Десятый голод - [92]

— А где одеяла наши? На что мы ляжем? Как мне согреться после такой ледяной и кровавой ванны? Мы разве одни? А с кем ты только что разговаривал?

Но нет, мы не одни! Где-то во мраке прячется ребе: прошел сквозь воду и камни, и это приводит меня в бешенство. Я увлекаю ее за собой, мы снова бежим.

— За что ты его ненавидишь? — слышу я сзади.

Мы несемся вдоль красного ручейка, а я бегу и молчу, крепко стиснув зубы: «Этого ты не узнаешь, никто не узнает, это я унесу в могилу!»

Ручеек стал иссякать, превратившись в лужу, занесенную илом. Мы видим в луже целую стаю красных головастиков, и мой радостный вопль оглашает своды пещер — где-то поблизости выход к дневному свету! А вот и еще свидетельство: глинистые стены изрезаны медвежьими когтями… И вдруг поплыл протяжный свист — мы видим грациозного краснокрылого скалолаза. Он нас испугался и стал перепархивать со скалы на скалу, продолжая высвистывать мелодичную песню.

Потом я вишу на шесте и осторожно ползу через пропасть. Мой шест слишком тонок, он может запросто перевернуться, поэтому я ползу тирольским способом, обхватив шест руками и ногами, ползу над пропастью головой вниз. На шесте появляется Мирьям. Легко танцуя, она переправляется через пропасть. Следом за ней возникает Илана. Она доходит до середины, как раз над моей головой, останавливается, расставив руки, словно канатоходец, и начинает раскачивать шест вместе со мной. «Ну разве это бревно? — спрашивает она. — Разве можно на него полагаться?» Шест мой трещит и лопается, и я лечу в пропасть… Долго лечу и вылетаю в небо, к солнцу, и опускаюсь рядом с Мирьям — мы снова вместе!

Мы стоим рядом, под ало-зеленым небом, над крутым склоном горы. Оба мы в ссадинах и царапинах, измазаны глиной с ног до головы — совершенно голые! Задыхаемся, зато абсолютно счастливы.

Над горизонтом висит низкое небо, далеко внизу, в овраге — стадо овец, охраняемое юной пастушкой. Я хватаю Мирьям за руку и настойчиво тяну вниз. Предлагаю ей тут же лететь вниз, к пастушке.

— С ума сошел! Мы испугаем ее, бедную, до смерти! Это Рахель-пастушка и есть, а я еще не готова, я чуть ли не ведьма. Да и тебя она примет за дьявола, взгляни на себя!

И мы сидим и ждем сумерек…

* * *

Я просыпаюсь под открытым небом, оглохший от воющей пустоты в ушах. Режущий звон в голове, готовый лопнуть и разорвать голову. Я стою на коленях, заткнув уши руками, и понимаю, что попал в силовое поле, которое все — первозданный хаос и ужас. Потом вижу и самого сатану: он носится на бешеной скорости в воздухе, как пропеллер, как лопасти цветной мельницы, описывая вокруг меня угрожающие параболы. В глазах моих качаются звезды, качается вся вселенная, а этот бумеранг впивается в меня и кромсает куски плоти: вжик, вжик… И ночь кругом, холодная страшная ночь!

Цепляясь за остатки рассудка, я нахожу в себе силы встать. Меня трясет и шатает, хватаюсь как пьяный за камни… Где я? Как я сюда попал, уснул почему? Вижу, как плавная падь камней сползает вниз, теряясь в чернильной ночи, и там, далеко внизу, — пляшущий свет костра, и в отблеске его вижу пастушку. «Ах да, Мирьям, она спустилась туда, решила меня не будить, а сатана напал на меня…»

Распластавшись на вертикальной стене, я покидаю свое лежбище едва приметной тропинкой и выхожу на травяную поляну. Ступаю по мокрой траве, приятно холодящей мои окровавленные ноги. Потом бегу — бегу вниз, снова обретя слух, к костру моей обновленной Мирьям! Свистит в ушах тугой ветер, полный звуков ночных цикад, и благодарственный вопль Богу рвется из моей глотки: «Пылай, моя кожа, в этой черной, непроницаемой ночи, я этот огонь сейчас утолю!» И налетаю вихрем в самый костер, а дикий мой вопль и громовое эхо всполошили овец пастушки. Стадо встает на дыбы, стадо блеет и скачет…

Стою как вкопанный, не в силах вымолвить слово. Из легких моих рвутся храп и сопение. Смотрю на лицо пастушки, а оно двоится в моих глазах. Лицо ее наплывает само на себя, никак не складываясь в одно. Неужели мерещится? Я где-то видел уже такое! Неужели две головы? Но вот принесенный мной ветер ударил в костер, пламя взвилось и осветило ярче, и сразу узнал обеих: Илана и Мирьям! Пастушка действительно о двух головах…

Первая мысль — бежать! Бежать прочь, назад, в спасительные пещеры, но тронуться с места никак не могу, глядя на их губы. «Какие похожие губы! Как два бумеранга, и четкий под ними сегмент — и эта единственная реальность меня оглушает и сковывает. — Господи, как они обе похожи!»

Четыре одинаково печальных глаза устремлены на меня. Я думаю, что их псевдоангельский взгляд уже дважды менял мою жизнь и судьбу. А ведь оба раза душа подсказывала — нечистая сила! И весь я дернулся, чтобы бежать, я весь заметался, но Мирьям вдруг обернулась назад и возмутилась:

— Как вы гостей принимаете?! Вот дикари!

А Илана весело рассмеялась, и тут блеснул у нее клычок в точности как у моей душеньки, и сразу подумал: «Они обе ведьмы!»

Сзади, в кромешной мгле, прекратилось блеяние, какие-то поросячьи взвизги со скачками в воздух, и я увидел рыжую волосатую лапу Хилала Дауда, его рыжую бороду и даже край пробкового шлема в отблеске пламени. Он передал пергамент, бросив на меня ревнивый, полный враждебности взгляд. «Привал сатаны и всей его нечисти, — успел я подумать. — Как я сюда попал? Убьют ведь меня, вволю до этого наглумившись!»