Десятый голод - [6]

Я принимаюсь разглядывать окрестности: внизу ущелье, напротив руины древней цитадели… Козий косячок в пропасти притягивает мое внимание: козочки и пастушок — идиллия! И шевельнулся старый инстинкт. Да хоть бы и сейчас — проползти до водокачки, выждать за камнем и финкой козочке в ребра! И ничего пастушок не заметит: ни звука, ни шороха… Э, сколько я воровал живности у пастухов!

Доктор Ашер вдруг громко расхохотался, запрыгало, поскакало эхо в горах и упало в пропасть. Пастушок задрал на нас голову.

— Вы слышите, дорогой Калантар, он принял меня… Ой, не могу, развеселил, честное слово! За полицейского…

Тут я прямо его спросил:

— Откуда мне это лицо знакомо? Где я мог его видеть?

— Как, да разве я не сказал? Это спаситель же ваш, его Анатолий зовут, он-то вас и нашел. Вы Бога благодарите, что в ту минуту валялись в обмороке, иначе бы вас пристрелили. Вы бредили по-арабски, метались, а у них экскурсия была с детишками. Этот футляр с пергаментом — подумали автомат, и сумка рядом — подумали бомбы: переполох был у них тут с вами… Они вас связали, в поселок отволокли, Анатолий вас и тащил на себе. Видите, богатырь какой: медведь, медведь… Вы, кстати, можете с ним по-русски, он бывший ваш соотечественник. Видите, опять получается у вас символически: с русским народом вы в Бухаре у себя расстались, и русский же человек вас встретил под Иерусалимом. Вы не находите?

О, какое я испытал облегчение! Вот кто меня поймет, вот кто оценит по-настоящему. У нас с Анатолием в прямом и косвенном смысле слова общий язык. Я буду часто к нему приезжать, мы с ним непременно подружимся. И, чуть не рыдая от умиления, обратился к нему по-русски:

— Ты мне, Анатолий, как брат, ты спас меня! А может, ты видел здесь и моих спутников тоже? Они должны, обязаны здесь появиться!

Но он перебил меня, он изумительно хамски меня спросил, откуда я, тварь черномазая, знаю русский, где я, Аладдин вонючий, так хорошо его выучил? И пошел, и поехал… Я, говорит, насквозь тебя вижу, без рентгена, я, говорит, не из этих сусликов (кивок на доктора Ашера), яйца, говорит, мне не крути, из России нынче грандиозными табунами народ отваливает: неси заявление и кати на все четыре стороны…

— Под землей шли, ха! Ты эти басенки сусликам рассказывай, — и сплюнул презрительно в пропасть. — Ведь у тебя, блядь, на роже написано, кто ты! Русский ты, тварь черномазая, в Москве выучил, в университете Патриса Лумумбы[9], там как раз такое говно и учится. Уж я-то знаю, москвич я сам… А после и шлют вас сюда! Какой, интересно, ванек тебе там придумал — пещерами шли? Восторг, мол, вызовет у сионистов, все двери ему откроют. А ты, чурка, и затвердил себе, как попугай, думаешь, болваны тут все, так тебе и поверили?!

Он поднялся во весь рост и пошел на меня угрожающе. И сразу шевельнулась во мне пара еще одних бывших инстинктов, еще одного ремесла инстинкты. Я ведь боксером был, господа хорошие, чемпионом области, я это дело в медресе довел до боя с самим Кака-Бабой, драконом японским, моим учителем был Бейли, чемпион мира среди профессионалов, и это не шутки, а сущая правда.

— Ну иди, иди сюда, москвич засранный! — стиснул я кулаки. — Вот я скину тебя в пропасть… Когда мы кашу свою в Бухаре варили и дым стоял коромыслом, когда мы даже под землей уже были, вы в вашей Москве затруханной красные песенки распевали, помои лили на этот Израиль… Иди же, ну?! Вот я трахну тебя по морде своими костями гнилыми, я научу тебя сионизму, иди же, ну?!

— Что вы ему говорите? — испугался доктор.

Он за меня волновался, учуяв неладное. А я его ненавидел. Я ненавидел сейчас их обоих, и этого, и этого, всех ненавидел! Никто мне не верил, никто. В такие минуты, я знаю, ропщут на самого Господа Бога. Но у меня и на это нашлось юмора:

— Мы поздравляем друг друга с прибытием на нашу общую историческую родину, доктор.

Бородатый дылда, этот балбес с автоматом, струсил. Меня — чахоточную былинку, пещерную тень, сифилитика — побоялся: я духом своим оказался крепче. Остановился, барбос, и стал тявкать:

— Вчера мне тоже один повстречался, — стал он тявкать сразу на двух языках — иврите и русском. — В Старом городе часов в двенадцать ночи… Вы слышите, Ашер? Заполночь, тихо кругом, заехал я, значит, на бензоколонку — танкер залить, мотор выключил, стою и слушаю, а из будки — русская речь, музыка русская, «Маяк», короче, московский. Посигналил я от души, и выползает арабчик, ну точно, как этот. Увидел меня и сразу транзистор выключил. А я и спрашиваю: «Москву, сын проститутки, слушаешь? Откуда ты русский знаешь?» А он дуриком эдак: «Не слушал я никакой Москвы, не знаю, про что говорит господин мой!» Ну и дела, думаю, кишмя кишит в Иерусалиме агентура советская. Иди, говорю я себе, Толян, доложи куда следует, доложи немедленно! И доложил, конечно…

Доктор Ашер легонько, но очень настойчиво начинает подпихивать меня к тропе. Ему явно не нравится моя смертельная бледность, не нравится этот бугай с автоматом: шпиономан, маньяк, одним словом. Он говорит, что головой за меня отвечает, что дует здесь страшно, в два счета можно схватить простуду, ведь я еще очень слаб.