Болотный попик - [6]
— Домой тебе надо… Идем, я провожу…
Павлина вырвалась, глаза оловянные, на лице синяки от побоев.
— Федот меня из дома выгнал! Вот так-то… Или я виновата, что рубаха моя дыровата…
— Идем ко мне, — говорит Егор. — Проспишься, потом я с Федотом поговорю…
— Ишь чего захотел, — бормочет Павлина. — Хитрый какой… Придумал… То не спасенье, что пьяна в воскресенье…
Отшатнулась она в сторону, чуть не упала. Егор еле успел поддержать ее. А она вырвалась и побежала.
На другой день искал ее Егор повсюду — нет нигде. На второй день тоже не появлялась она в поселке. И куда делась, неизвестно, ни один человек не знал. Исчезла, как сквозь землю провалилась. Федотий Кузьмич совсем с ног сбился. В область ездил, в милицию обращался — никаких следов. Все жалели Федотия Кузьмича.
— Не вино виновато, виновато пьянство, — говорила Фелицата Прокофьевна во дворе. — А уж коли бабу вино-пиво держит, тут уж сам сатана правит… Пляши под его музыку…
Гвоздарёв ей поддакивал:
— Оно конечно. У кого к чему охота, к тому и смысл… Видишь как… Бог дал путь, а черт кинул крюк… Вот она и пропала…
Как-то утром Федотий Кузьмич к Егору заглянул. Тихий такой, смирный. Поглядел на новые стекла в окнах и спрашивает:
— Что же делать теперь?
— Господь милостив, — говорит ему Егор. — Все устроится по его воле, дай срок…
Так прошла зима: Рождество, святки, Крещение. А в самом начале весны, на Евдокию-плющиху, отслужил Егор обедню, а Мефодий Свиридович ему говорит:
— Вас там ждут на улице… Люди какие-то…
Вышел Егор на паперть, там отец с матерью, проведать приехали. Изменились они мало, одежда на них все та же, хорошо Егору знакомая: на матери ее лучшее, выходное, платье с цветочками у ворота, на отце — куртка с блестящими пуговицами. Мать как Егора увидела, сразу в слезы:
— Господи, что же это такое? Совсем плох стал! Белый как бумага…
Егор утешает ее:
— Ничего, ничего… Вот в Оптину съезжу, поклонюсь святым угодникам, исцелюсь…
Привел он отца с матерью домой, а угостить их нечем, только чай и сухари. Хорошо, мать гостинцев с собой привезла — рыбки копченой, колбасы, пряников. Вот сидят они за столом, мать и говорит:
— Тут такого страху я натерпелась. Голос мне был… Вечером легла — и вдруг слышу: «Родила ты сына, а он ведь не твой… Другая у него родина… Небесная… Скоро ему обратно… Пора уже…»
— Будет тебе, — машет на нее отец. — Приснилось, а она уже вообразила…
— Да не спала я, не спала. Перепугалась… Думаю: кто бы это мог говорить? И тут смотрю, а это ангел, что ты из бумаги вырезал. Он как раз над моей кроватью висит… Это ангел и говорил, бумажный… Я и подумала — надо к тебе ехать, проведать…
Потом, когда мать вышла зачем-то из комнаты, отец прикрыл за ней дверь и снова, как раньше, на колени перед Егором:
— Обижал я тебя, сынок, напрасно, ругал сильно. Ты уж прости меня. У меня вся душа изболелась…
— Я уж и забыл про это, — говорит Егор.
Три дня жили у Егора родители, потом, как деньги кончились, уехали. Мать так прощалась с Егором при расставании, будто не ждала больше увидеть его. Отец все оттаскивал ее от сына:
— Ну, будет, будет… К зиме денег накопим, снова приедем…
Остался Егор один. Фелицата Прокофьевна рассказывала знакомым:
— Батюшка совсем плох стал. Аппетит пропал, не ест ничего. Ночью слушаю — хрипы у него, кашель. Одышка, прямо задыхается. Будто душит его кто, я же вижу…
Гвоздарёв как увидит Егора, укоряет его:
— Что же ты, отец Георгий, со своей болезнью не борешься? Ты борись! К врачам езжай! Пусть лечат!
— Ничего, — говорит Егор. — Вот в Оптину съезжу… Бог даст, исцелюсь…
Гвоздарёв окидывает Егора взглядом:
— Не доедешь ты, батюшка… Слаб очень… Вон дышишь как тяжело. В груди, видно, стеснение… И ноги, смотрю я, опухли…
— Ничего, Господь доведет, — отвечает Егор.
Гвоздарёв только головой покачал, когда Егор от него отошел.
— Удивительное дело… Даже странно как-то… Господу служишь, а Он тебя пожалеть не может… Вроде как отвернулся…
И вот сразу после Ильина дня Егор и в самом деле собрался в дорогу — в Оптину пустынь. Пока добирался, сколько раз думал — все, конец, не доехать. А вот добрался, к самому празднику успел — к Преображению Господню.
В монастыре Оптинском неспокойно — суета, шум. Машины грузовые взад-вперед гоняют, рабочие в грязных одеждах, под ногами мусор строительный. Как разорили большевики в свое время обитель, так она до сих пор устраивается. И повсюду толпы паломников.
Отстоял Егор обедню в соборе — и скорей в скит, к старцу Антонию. Там тишина, покой. Возле кельи старца дуб огромный, в два обхвата. Под дубом народу — толпа целая. Скоро сам Антоний на крыльцо вышел, веселый такой, улыбается. Подрясничек на нем белый, поясок кожаный, на голове — камилавочка мягкая. Все сразу к нему кинулись:
— Благослови, батюшка…
Кто-то кричит:
— Не напирайте Христа ради… Задавите…
А Антоний улыбается и говорит:
— Проще жить надо, проще… Где просто, там ангелов со́ ста, а где мудрено — там ни одного… Жить не тужить, никого не осуждать, никому не досаждать, и всем — мое почтение… Господь почивает в простых сердцах… Где нет простоты, там одна пустота…
Какая-то женщина в шляпке вперед протиснулась, коляску перед собой толкает. В коляске — мальчик расслабленный, руки-ноги плетьми висят.
«— Вы теперь не лопатники, а бойцы Красной Армии, — сказал полковник. — Красноармейцы. Будете на этом рубеже оборону держать. — А оружие? — спросил кто-то. — Как же без оружия? Никиша все переживал за брата, а Серафим его успокаивал: — Да жив твой Дося. Не суждено ему раньше срока пропасть…».
«По выходным Вера с Викентием ездили на дачу, Тася всегда с ними. Возвращалась с цветами, свежая, веселая, фотографии с собой привозит — Викентий их там фотографировал. На снимках все радостные — Вера, Тася, сам Викентий, все улыбаются. Дорик разглядывал фотографии, только губы поджимал. — Плохо все это кончится, я вам говорю…».
«— Как же ты попала сюда? — спрашивает ее Шишигин. А жена хохочет, остановиться не может: — На то и святки… Самая бесовская потеха… Разве ты не знаешь, что под Рождество Господь всех бесов и чертей выпускает… Это Он на радостях, что у него Сын родился…».
«А все так и сложилось — как нарочно, будто подстроил кто. И жена Арсению досталась такая, что только держись. Что называется — черт подсунул. Арсений про Васену Власьевну так и говорил: нечистый сосватал. Другой бы давно сбежал куда глаза глядят, а Арсений ничего, вроде бы даже приладился как-то».
Les trois mousquetaires. Текст издания А. С. Суворина, Санкт-Петербург, 1904.
Он встретил другую женщину. Брак разрушен. От него осталось только судебное дозволение общаться с детьми «в разумных пределах». И теперь он живет от воскресенья до воскресенья…
Василий Зубакин написал авантюрный роман о жизни ровесника ХХ века барона д’Астье – аристократа из высшего парижского света, поэта-декадента, наркомана, ловеласа, флотского офицера, героя-подпольщика, одного из руководителей Французского Сопротивления, а потом – участника глобальной борьбы за мир и даже лауреата международной Ленинской премии. «В его квартире висят портреты его предков; почти все они были министрами внутренних дел: кто у Наполеона, кто у Луи-Филиппа… Генерал де Голль назначил д’Астье министром внутренних дел.
А вы когда-нибудь слышали о северокорейских белых собаках Пхунсанкэ? Или о том, как устроен северокорейский общепит и что там подают? А о том, каков быт простых северокорейских товарищей? Действия разворачиваются на северо-востоке Северной Кореи в приморском городе Расон. В книге рассказывается о том, как страна "переживала" отголоски мировой пандемии, откуда в Расоне появились россияне и о взгляде дальневосточницы, прожившей почти три года в Северной Корее, на эту страну изнутри.
Герои книги Николая Димчевского — наши современники, люди старшего и среднего поколения, характеры сильные, самобытные, их жизнь пронизана глубоким драматизмом. Главный герой повести «Дед» — пожилой сельский фельдшер. Это поистине мастер на все руки — он и плотник, и столяр, и пасечник, и человек сложной и трагической судьбы, прекрасный специалист в своем лекарском деле. Повесть «Только не забудь» — о войне, о последних ее двух годах. Тяжелая тыловая жизнь показана глазами юноши-школьника, так и не сумевшего вырваться на фронт, куда он, как и многие его сверстники, стремился.
"... У меня есть собака, а значит у меня есть кусочек души. И когда мне бывает грустно, а знаешь ли ты, что значит собака, когда тебе грустно? Так вот, когда мне бывает грустно я говорю ей :' Собака, а хочешь я буду твоей собакой?" ..." Много-много лет назад я где-то прочла этот перевод чьего то стихотворения и запомнила его на всю жизнь. Так вышло, что это стало девизом моей жизни...