Золотые миры - [24]

Шрифт
Интервал

По склонившимся фигурам
И безжизненным предметам
Что-то грустное скользит.
Под зелёным абажуром
Лампа светит тусклым светом
И коптит.
Будто чем-то очарован
Иль замучен злой тревогой,
Мглой окутался Сфаят.
Неизбежностью закован,
Кто-то бродит по дороге…
Дни летят.
Мысли нет в тоске бесцельной.
Повинуясь снам мятежным,
Всё тоскует и молчит.
Только стук машины швейной
Всё о чём-то неизбежном
Говорит
Монотонной жизни лепет
Оборвался в нежном звуке.
Что-то шепчет темнота…
Скрытых мыслей робкий трепет
Потонул в бессилье скуки
Навсегда!

22/ I, 1923. Сфаят

«В холодной кабинке, и тёмной, и тесной…»

В холодной кабинке, и тёмной, и тесной
Мы молча сидели в тоске неизвестной,
И это молчанье нам было понятно.
На небе порой колыхались зарницы,
Как будто бы крылья невидимой птицы,
Дрожа, отряхали кровавые пятна.
И сумрак дрожал молчаливым забвеньем.
Скользили загадочно-лунные тени,
Как будто шептали о чём-то тревожном.
Какая-то истина мысли сковала…
И лунно-красивая сказка пропала…
И что-то безумное стало возможным.
Загадка пропала. Всё стало понятно,
И даже молчанье нам стало приятно —
Ведь часто приятными кажутся муки.
Мы будем молчать ещё долгие годы.
И в стонах неволи, и в стонах свободы
Нам будут звучать похоронные звуки.
Кровавые тайны нам стали известны
И не было страшно раскрывшейся бездны,
Лишь как-то неровно дрожали ресницы…
Прозрачные тени лениво скользили
И лунные сказки задумчиво плыли…
Далёко над морем дрожали зарницы.

27/ I, 1923. Сфаят

«Кончился день. Разбрелись усталые тени…»

Кончился день. Разбрелись усталые тени.
Во мгле загорелось окно за холодной стеной.
Кончились шумы и стуки. В медлительной лени
Выполз из долины жуткий покой.
Было темно и сыро. Тусклыми лучами
Светились окна, прорезая мрак.
Играли меж собой огоньки, далеко за холмами.
На море, в темноте мигал красный маяк.
По шоссе мелькали порой чёрные силуэты.
Был загадочен звук далёких речей.
И странно в комнате чернели предметы,
И странно блуждали хороводы теней.

30/ I, 1923. Сфаят

Бизерта («Погасли последние отблески зари…»)

Погасли последние отблески зари…
Далеко в горах залаяли шакалы.
Светлой нитью зажглись фонари
И новым шумом оживились кварталы.
Кричал разносчик, шагая по мостовой.
Арабчата дрались на тротуаре.
Яркие огни мешались с темнотой.
Гремела музыка в шумном баре.
В арабской кофейне стоял гул голосов.
Мешались светы и шумы,
Недвижные фигуры сидели у столов,
Спускались широкие, белые костюмы.
У белого квартала был загадочный вид.
Под сводом мглы не слышно весёлой публики.
Улиц и переулков тёмный лабиринт,
Белые дома, похожие на кубики.
Только под кровлей тускло светилось окно,
Белые, гладкие стены теснились мрачно.
На узких улицах было совсем темно,
И было зловеще, тихо и страшно.

31/ I, 1923. Сфаят

«В тишине, когда ночи тоскливо звучат…»

В тишине, когда ночи тоскливо звучат,
Мои мысли послушны и гибки,
И я чувствую долгий, пронзающий взгляд,
И я вижу лицо без улыбки.
Неизбежностью блещет тоскующий взор,
Веют сумраком звёздные дали,
И слагается слов разноцветный узор
И мелодии тихой печали.
И несутся звенящие дни без конца,
Жизнь сплетает красивую сказку, —
И я вижу прозрачную бледность лица
Сквозь холодную, чёрную маску.

31/ I, 1923. Сфаят

«Туманны дали, как вечерний сон…»

Туманны дали, как вечерний сон.
Свивается в капризное журчанье
Теней и звуков лёгкий перезвон
Цветут мечты неясного желанья.
При блеске звёзд струится тихо мгла.
Во взорах звёзд ещё нежней молчанье.
И сказка ночи в небе расцвела.

4/ I, 1923. Сфаят

«Есть в лунном вечере черта…»

Есть в лунном вечере черта,
Когда кончается земное
И расцветает чернота.
Есть где-то грань в полдневном зное,
Когда обычное гнетёт
И рвутся мысли в роковое.
То сон зовёт, то звук цветёт

5/ II, 1923. Сфаят

«Гремели и падали цепи событий…»

Гремели и падали цепи событий,
А в небе бездонном уснула тревога.
Сплетались блестящие звёздные нити.
Душа уносилась далёко, далёко.
Окрасились сумерки нежною лаской.
И плакало сердце, забывшись глубоко
Над детскою сказкой.

5/ II, 1923. Сфаят

Неизбежность («Ты придёшь, тебя я молча встречу…»)

Ты придёшь, тебя я молча встречу
И задую тусклую свечу.
И тебе одной, одной тебе отвечу,
Для, чего безумное ищу.
Прозвучат слова, и дни, и годы,
Промелькнут, погаснут маяки.
Ты придёшь, средь вихря непогоды
У последней, роковой тоски.
Всё, что было — фразы, стоны, цепи
Упадут в крылатую мечту,
И ещё упрямей и нелепей
Жизнь ворвётся в пустоту.

11/ II, 1923. Сфаят

«После долгих лет скитаний…»

После долгих лет скитаний
С искалеченной душой,
Полны смутных ожиданий,
Мы вернёмся в дом родной.
Робко встанем у порога,
Постучимся у дверей.
Будет странная тревога,
Солнце станет холодней.
Нас уныло встретят стены,
Тишина и пустота.
Роковые перемены,
Роковое «никогда».
Жизнь пойдёт другой волною,
В новый гимн сольются дни,
И с измученной душою
Мы останемся одни.
Наше горе не узнают,
Нас понять не захотят,
Лишь клеймо на нас поставят
И, как нищих, приютят.

12/ II, 1923. Сфаят

«На развалинах старого храма…»

На развалинах старого храма
Подняла улыбку весны…
Я люблю «Прекрасную Даму»,
Разлюбив свои мёртвые сны.
Чёрный плащ и чёрные ночи,
Безнадёжно-спокойный узор,
И осенней улыбки короче,
Я люблю тоскующий взор.
Уже вспыхнуло новое пламя
Недалёких, нежданных встреч…

Еще от автора Ирина Николаевна Кнорринг
После всего

Негромкий, поэтический голос Кнорринг был услышан, отмечен и особо выделен в общем хоре русской зарубежной поэзии современниками. После выхода в свет в 1931 первого сборника стихов Кнорринг «Стихи о себе» Вл. Ходасевич в рецензии «„Женские“ стихи» писал: «Как и Ахматовой, Кнорринг порой удается сделать „женскость“ своих стихов нарочитым приемом. Той же Ахматовой Кнорринг обязана чувством меры, известною сдержанностью, осторожностью, вообще — вкусом, покидающим ее сравнительно редко. Кнорринг женственна.


О чём поют воды Салгира

Поэтесса Ирина Кнорринг (1906–1943), чья короткая жизнь прошла в изгнании, в 1919–1920 гг. беженствовала с родителями по Югу России. Стихи и записи юного автора отразили хронику и атмосферу «бега». Вместе с тем, они сохранили колорит старого Симферополя, внезапно ставшего центром культурной жизни и «точкой исхода» России. В книге также собраны стихи разных лет из авторских сборников и рукописных тетрадей поэтессы.


Повесть из собственной жизни: [дневник]: в 2-х томах, том 1

Дневник поэтессы Ирины Николаевны Кнорринг (1906–1943), названный ею «Повесть из собственной жизни», публикуется впервые. Первый том Дневника охватывает период с 1917-го по 1926 год и отражает ключевые события российской истории XX века, увиденные глазами «самой интимной и камерной поэтессы русского зарубежья». Дневник погружает читателя в атмосферу полунищей, но творчески богатой жизни русских беженцев; открывает неизвестную лакуну культурной жизни русской эмиграции — хронику дней Морского корпуса в Бизерте, будни русских поэтов и писателей в Париже и многое другое.


Окна на север

Лирические стихи Кнорринг, раскрывающие личное, предельно интимны, большей частью щемяще-грустные, горькие, стремительные, исполненные безысходностью и отчаянием. И это не случайно. Кнорринг в 1927 заболела тяжелой формой диабета и свыше 15 лет жила под знаком смерти, в ожидании ее прихода, оторванная от активной литературной среды русского поэтического Парижа. Поэтесса часто лежит в госпитале, ее силы слабеют с каждым годом: «День догорит в неубранном саду. / В палате электричество потушат. / Сиделка подойдет: „уже в бреду“.


Стихи о себе

Первый сборник поэтессы. В статье "Женские" стихи, строгий, взыскательный и зачастую желчный поэт и критик Владислав Ходасевич, так писал о первой книге Кнорринг: "...Сейчас передо мною лежат два сборника, выпущенные не так давно молодыми поэтессами Ириной Кнорринг и Екатериной Бакуниной. О первой из них мне уже случалось упоминать в связи со сборником "Союза молодых поэтов".    Обе книжки принадлежат к явлениям "женской" лирики, с ее типическими чертами: в обеих поэтика недоразвита, многое носит в ней характер случайности и каприза; обе книжки внутренним строением и самой формой стиха напоминают дневник, доверчиво раскрытый перед случайным читателем.


Повесть из собственной жизни: [дневник]: в 2-х томах, том 2

Дневник поэтессы Ирины Николаевны Кнорринг (1906–1943), названный ею «Повесть из собственной жизни», публикуется впервые. Второй том Дневника охватывает период с 1926 по 1940 год и отражает события, происходившие с русскими эмигрантами во Франции. Читатель знакомится с буднями русских поэтов и писателей, добывающих средства к существованию в качестве мойщиков окон или упаковщиков парфюмерии; с бытом усадьбы Подгорного, где пустил свои корни Союз возвращения на Родину (и где отдыхает летом не ведающая об этом поэтесса с сыном); с работой Тургеневской библиотеки в Париже, детских лагерей Земгора, учреждений Красного Креста и других организаций, оказывающих помощь эмигрантам.


Рекомендуем почитать
Невилл Чемберлен

Фамилия Чемберлен известна у нас почти всем благодаря популярному в 1920-е годы флешмобу «Наш ответ Чемберлену!», ставшему поговоркой (кому и за что требовался ответ, читатель узнает по ходу повествования). В книге речь идет о младшем из знаменитой династии Чемберленов — Невилле (1869–1940), которому удалось взойти на вершину власти Британской империи — стать премьер-министром. Именно этот Чемберлен, получивший прозвище «Джентльмен с зонтиком», трижды летал к Гитлеру в сентябре 1938 года и по сути убедил его подписать Мюнхенское соглашение, полагая при этом, что гарантирует «мир для нашего поколения».


Победоносцев. Русский Торквемада

Константин Петрович Победоносцев — один из самых влиятельных чиновников в российской истории. Наставник двух царей и автор многих высочайших манифестов четверть века определял церковную политику и преследовал инаковерие, авторитетно высказывался о методах воспитания и способах ведения войны, давал рекомендации по поддержанию курса рубля и композиции художественных произведений. Занимая высокие посты, он ненавидел бюрократическую систему. Победоносцев имел мрачную репутацию душителя свободы, при этом к нему шел поток обращений не только единомышленников, но и оппонентов, убежденных в его бескорыстности и беспристрастии.


Великие заговоры

Заговоры против императоров, тиранов, правителей государств — это одна из самых драматических и кровавых страниц мировой истории. Итальянский писатель Антонио Грациози сделал уникальную попытку собрать воедино самые известные и поражающие своей жестокостью и вероломностью заговоры. Кто прав, а кто виноват в этих смертоносных поединках, на чьей стороне суд истории: жертвы или убийцы? Вот вопросы, на которые пытается дать ответ автор. Книга, словно богатое ожерелье, щедро усыпана массой исторических фактов, наблюдений, событий. Нет сомнений, что она доставит огромное удовольствие всем любителям истории, невероятных приключений и просто острых ощущений.


Фаворские. Жизнь семьи университетского профессора. 1890-1953. Воспоминания

Мемуары известного ученого, преподавателя Ленинградского университета, профессора, доктора химических наук Татьяны Алексеевны Фаворской (1890–1986) — живая летопись замечательной русской семьи, в которой отразились разные эпохи российской истории с конца XIX до середины XX века. Судьба семейства Фаворских неразрывно связана с историей Санкт-Петербургского университета. Центральной фигурой повествования является отец Т. А. Фаворской — знаменитый химик, академик, профессор Петербургского (Петроградского, Ленинградского) университета Алексей Евграфович Фаворский (1860–1945), вошедший в пантеон выдающихся русских ученых-химиков.


Южноуральцы в боях и труде

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Кто Вы, «Железный Феликс»?

Оценки личности и деятельности Феликса Дзержинского до сих пор вызывают много споров: от «рыцаря революции», «солдата великих боёв», «борца за народное дело» до «апостола террора», «кровожадного льва революции», «палача и душителя свободы». Он был одним из ярких представителей плеяды пламенных революционеров, «ленинской гвардии» — жесткий, принципиальный, бес— компромиссный и беспощадный к врагам социалистической революции. Как случилось, что Дзержинский, занимавший ключевые посты в правительстве Советской России, не имел даже аттестата об образовании? Как относился Железный Феликс к женщинам? Почему ревнитель революционной законности в дни «красного террора» единолично решал судьбы многих людей без суда и следствия, не испытывая при этом ни жалости, ни снисхождения к политическим противникам? Какова истинная причина скоропостижной кончины Феликса Дзержинского? Ответы на эти и многие другие вопросы читатель найдет в книге.