Золотое колесо - [67]

— У нас есть обширная экологическая программа, и в ней изложены все вопросы, которые на сегодняшний день представляются более важными, чем проблемы цирюлен. А на второй вопрос я отвечу так. Наше общественное движение так и называется: Народный фронт Абхазии в помощь перестройке. А советской власти, по нашему твердому убеждению, хватит еще на нас, на вас и на наших внуков, как сказал недавно Григорий Лагустанович, который, занимая большой государственный пост, не оторвался от народных нужд.

Аплодисменты были заслуженными. Неформал — а это был не кто иной, как плут Энгештер — был посрамлен из-за своего неверия в перспективы могучего СССР и вскоре ретировался.

Это был не первый митинг, проведенный неформалами в Сухуме, столице сепаратистов, а второй. Первый прошел в сельхозинституте. Энгештер, брат Хозяина, побывал на этом митинге. Он вернулся разочарованный.

Подняли флаги, из Тбилиси подоспели голодари, даже милиция погоняла немного: неформалы планировали помитинговать в центре города, но это им не дали сделать: пришлось идти в сельхозинститут. Но люди, которые столько мучились, не то услышали, чего ждали: ораторы, эти тбилисские пижоны, говорили только о братстве. Один из них даже на абхазском сказал несколько слов о том, что если Кремль по-прежнему будет вводить братьев-апсуа[47] в заблуждение, то Грузия поднимет меч и защитит своих братьев. Люди же ждали жареного и потому стали расходиться. Энгештер послушал-послушал, несколько попререкался с этим любителем абхазской словесности, а потом ушел с приятелем в сванский ресторан.

— Ты держался бы от них подальше, дурень, — сказала несколько грубовато, но правильно Джозефина, когда вечером он пришел недовольный и хмельной.

— Ты в мои дела не лезь, а то я тоже в твои дела начну лезть, — пригрозил Энгештер Джозефине.

— А не за счет ли моих дел ты фототочку перед ЦУМом имеешь? — тут же ответила Джозефина Энгештеру.

— А я вообще не хотел фототочки!

Возмущенная Джозефина перешла на гекзаметр:

Выслушав дерзкие речи супруга, слабы чьи познанья,

Так говорила Эллады дитя ему белоколонной:

«Сколь неразумен в речах ты, о муж безобразный!

Дом твой не полон ли нынче и амфор, и чаш золоченых,

Не возлежишь ли с друзьями, свободный, в театре и в бане?

Много ли благ ты имел, находясь в своей влажной Колхиде.

Брата разрезав на части, откуда бежала Медея?

Уж не жене ли ты должен смиренно гласить благодарность,

В варварских странах рожденного неуча что приласкала,

В дом тебя смело ввела и дала возлежать с мудрецами,

Коих же вскоре сменил ты на колхов и скифов в тавернах?!»

Так упрекала супруга Эллады пленительной дочерь.

Тут Энгештер тоже не выдержал и ответил жене своей не менее решительным шаири:

Как, шагнув через порог, я увлажнил порог слезами,

Ты поведай в песне строгой, сладкозвучный мой чонгури.

Эй, несите меня ноги, находя дорогу сами,

В барский дом, где ждут и знают о печальном балагуре.

Княжья дочь с глазами лани мне подаст вина в пиале.

У прохладного марани я оттаю от печали.

А как встану утром ранним, снова путь мой к зорьке алой.

Ты — чонгури мой трехструнный. Я — бездомный Коч-Кочана.

Разговор пошел вот с таким оттенком. Хозяину, конечно, это не понравилось, и он, чтобы не слушать, оделся и вышел за сигаретами. Когда он вернулся, брат и невестка продолжали выяснять отношения. «А квартиру кто сделал? А брата твоего кто прописал?» Мазакуаль как резанет это слово! Она так не любила упреков, что подумала: я сама устрою его на турбазу Джушкунияни! Хозяин повернулся и пошел снова в город, не заходя на квартиру.

«Я убью его», — слышал он, удаляясь, голос брата.

«Это ты его убьешь! Да Мато таких, как ты…» Во дела!..

«Тебя я убью!» Могель не стал дальше слушать. Он ушел. За Энгештера он был спокоен; тот и курицы бы не убил. «Вот бранятся, — думал он с горечью. — А я-то считал, что брат состоятельный и благополучный: хочешь красивую жену — на! Хочешь трехкомнатную секцию в центре Сухума — на! Хочешь перед ЦУМом фототочку с медвежонком — на! Как недешево дается все это внешнее благополучие», — думал Могель. Ему было неприятно, что он заглянул за ширму отношений брата с женой, хоть было и любопытно немножко. Ему было неприятно, что все эти разговоры слышала Наала.

Это было вскоре после возвращения из Пицунды. А теперь он был так счастлив; ему бы только уладить с родными Наалы. Добрая Джозефина обещала через своего шефа похлопотать. Она настояла, чтобы молодые пожили у них. Сегодня Наала пошла в библиотеку, повидать подруг и узнать новости из отчего дома. Оставшись один, Могель отправился без цели бродить по набережной. На душе у него было блаженное спокойствие.

Ему ни до чего не было дела, кроме своего счастья. Он не знал, что в городе напрягуха и преданная Мазакуаль в сопровождении павлина инкогнито следят за ним.

Прогуливаясь, Могель остановился у ресторана «Диоскурия», того самого, который установлен на развалинах старинной крепости. Когда-то построенный с шармом, но ныне имевший обветшалый вид, этот ресторан сейчас не действовал вовсе, и можно было выйти на его балкон, как на смотровую площадку. Могель так и сделал. Он свесился с балкона. Море было тихое и бледное. Сухум при древних греках назывался Диоскурией, а потом ушёл под море. Могель узнал об этом, как-то присоединившись к экскурсионной группе. Именно тут в ясную погоду можно якобы различить на дне моря следы городских кварталов с колоннами и мраморными памятниками богам.