Золотое колесо - [53]

Женщины взбежали в комнату, где сидела Наала в окружении девушек из этого села.

— Ты давала ему слово? — спросила ее тетушка.

— Нет.

— Тогда ступай с тетушкой!

— А надежду? — уточнила женщина горного села.

Вместо ответа Наала зарыдала.

— Так ты давала ему надежду? — местные женщины ухватились за соломинку ее молчания.

Наала опустила голову.

— Она стесняется, милое дитя! — обрадовались горянки. — Перестанем ее мучать! К чему держаться за дикие нравы! Пусть молодые сами решат.

— Чтобы выколоть мне глаза, несчастной! — воскликнула тетушка. — Разве ты могла дать ему надежду?

После мучительной паузы Наала произнесла:

— Я играла с ним в шахматы…

— И много говорили о жизни! — подсказывали девушке горянки.

— Чтобы выколоть мне глаза! — сказала поверженная тетушка и отошла в угол.

— Молодые играли в игру! — заголосили восторженно горянки. — Девушка — не девушка, а алмаз, но и наш — парень замечательный.

— Я не останусь! — твердо произнесла вдруг Наала.

— Тогда ступай за мной! — ожила тетушка.

— Пусть молодые поговорят! — уже проявляли твердость горянки.

— Несите шахматы! — сострил кто-то.

И, пока не вмешались мужчины, решили дать молодым поговорить. Привели Кесоу. Он потребовал оставить его с Наалой наедине.

— Конечно. Выйдем, пусть молодые поговорят! — с готовностью отозвались хозяйки.

— Нет! — сказала тетка. — Я не могу оставить девушку с человеком, не зная, что у него на душе!

Но Наала подала знак, и она покорилась.

— Наала, разве ты разлюбила меня? — спросил он, когда их оставили одних.

— Я не потерплю, чтобы меня неволили. Ты мог все сделать по-людски.

— Наала, я не замысливал похищать тебя. Все получилось на ходу. Я хочу, чтобы ты стала моей женой.

— Нет, я не останусь.

«Скоро будет война. Я хочу, чтобы ты родила мне сына!» — рвалось из Кесоу. Но он не сказал. Победила обида.

— Ты это твердо? — спросил он.

— Да.

— Прощай! — сказал он и вышел прочь.

Когда вернулись женщины, Наала попросила позвать мужчин. Мужчины пришли. Девушка заговорила твердо. Она сказала, что по отношению к ней непочтительности не было допущено, если не считать того, что ее привезли без ее согласия. Прежде чем она поедет с родными домой, она требует от них дать ей твердое обещание никого в случившемся не винить, кроме ее самой.

— Поедем, дочь моя! Я привезу тебя деду, хоть и стыдно мне явиться пред его глазами после того неуважения, которое наша семья позволила себе по отношению к нему. А вы, мои сородичи: как видите, этот юнец только и знал, насколько вы нам родны. И пусть ваша прервавшаяся радость будет позором на мою седую голову!

Напрасно хозяева увещевали дядю Платона, напоминали, что женится не кто-либо, а его родной племянник и что он должен быть на его стороне: Платон был непреклонен. Уважение к нему остудило горячие головы. Девушку увезли.

— Что за молодежь пошла, Платон! — голос бригадира вернул вдруг старика в этот мир отражений.

А мыслями Платон был очень далеко. Устав слушать встревоженную болтовню соседей в машине, он глядел в окно. Солнце опускалось в море.

Он видел серые облака, расположившиеся тонкими волнистыми линиями, как ложится земля после вспашки. Я не могу описать этот закат подробнее, но, глядя на него, Платон знал: в старину, когда по закату умели предсказывать и погоду, и житейские дела, и, конечно, народные судьбы, видя такое расположение облаков, говорили: это народ и это беда. Вечер за окном автобуса говорил старику, что в своем непознанном движении народ вступил в тень. Тяжкие испытания предвещала эта тень, которую грамотные именуют история, а люди зовут беда. Он уже знал, что останутся от деревни Хаттрипш одни пепелища, и что будет такое время, когда вынудят людей покинуть свои очаги и могилы и уйти на нагорье, где они познают горечь чужого хлеба; что сады, виноградники и лужайки перед домами зарастут терном, а собаки будут выть от голода и одичания; и что будет такое время, когда небо покроется свинцом, и холмы задрожат, и горы; и что свиньи попробуют человечьего мяса, потому что живые не будут успевать хоронить мертвецов.

Солнце между тем низко опустилось над морем. Зловещее расположение облаков исчезло. Теперь на горизонте было одно-единственное пушистое облако, которое, отстав от солнца, высоко-высоко плыло по небосклону.

Наполненный предчувствием появления знака, старик приковался к нему взглядом. И знак появился.

— Вообще! — сказал Платон.

Это была она! И пусть слезы, застившие глаза, не дали ему поразиться вдоволь видением, но и мгновение преисполнило его веры в то, что несчастный народ выстоит! В нем, в этом прозрачном облаке, словно в волшебном окне, отразилась Золотая Стопа Отца. И именно в этот миг его позвал сосед.

Когда в машине женщины заголосили, заобсуждали случившееся, склоняя поступок Кесоу на все лады, Наала почувствовала себя так скверно, как никогда.

— Кесоу, я люблю тебя! — прошептала она неожиданно вслух.

— Что ты сказала, доченька? — спросила тетка.

Наала не ответила.

На второй день ее отправили в Сухум, подальше от пересудов.

О кладезях мудрости

Мазакуаль почти придумала прием, с помощью которого она могла одолеть свою обидчицу. Ей пришлось даже прибегнуть к помощи Хозяина, хотя он об этом не догадывался. Иначе было невозможно: читать-то она не мотла, а если бы и могла, кто же пустит собаку в республиканскую библиотеку! Задача состояла в том, чтобы узнать, какие есть слабые и уязвимые места у породы собак, к которой принадлежала обидчица. Ибо так мудро устроена природа, что могущество, коим существо наделено в одной области, обязательно бывает уравновешено соответственным ничтожеством в другой. Именно это соответственное ничтожество необходимо было определить и изучить. Тут возникали дополнительные сложности, вызванные тем, что все-таки общение между человеком и собакой затруднено. Хозяину было бы намного легче, если бы он четко и ясно понял, что именно нужно знать собаке. Но описание того, как происходило это уникальное в некотором роде взаимопонимание между человеком и собакой, не входит в задачи нашего повествования.