Как бы смирясь с собакой в дверях, Художник отвлекся на свою работу и прищурился. Собака поняла, что ее приняли. Художник напряженно думал. Работа была не завершена, по крайней мере не доведена до того совершенства, на которое Художник был способен. Хищность стариковских лиц была исходной, характерной чертой, без которой нельзя обойтись, делая, как желал директор, гордых сванов. Требовалось хищность убрать на задний план, выдвинув вперед спутников старости — мудрость и печаль.
А он это мог, хотя камфорное дерево — не самый податливый материал.
В следующий миг Мазакуаль шагнула через порог, принимая приглашение дать свою оценку композиции. И приглашение было дано.
— Камфора — очень неподатливый материал! — произнес Художник со вздохом.
Он на нее не глядел, но обращаться больше было не к кому. Мазакуаль по-своему довела до Художника, что он слишком критично относится к своему творению, тем более что работы непочатый край.
А когда Художник встал и подошел-таки к ней, он уже воспринимал рану на бедре Мазакуаль не как бродяжью метку, а как несчастье, постигшее живое существо.
Наала и Саша, сестра Ники, стояли на хаттрипшской трассе, собираясь ехать в Сухум. Мимо них в обратную сторону, тявкнув им сигналом, проехала «Волга» Ники. В машине с Никой был Кесоу.
— Чего ты тянешь, братуха? — спросил Ника.
Кесоу смолчал.
— Тянуть тут нечего. Дождешься, что достанется другому.
— А если она потребует, — начал соглашаться Кесоу, — чтобы я стал стахановцем? Сказал же дядя Платон: «Если бы мужчина изначально был таким, в кого его переделывает жена, разве бы она вышла за него!»
— Вот и будешь стахановцем. Начнешь работать в Обезьяньей Академии.
У Кесоу уже все мысли были только о женитьбе. Конечно, его смущало, хоть и не очень сильно, что Наала — соседка. Джигит должен брать невесту за семью реками. И еще его смущало, что нет у него ни работы, ни, соответственно, доходов, но и это смущало не сильно, потому что знал: будет Наала рядом, он и отнесется ко всему серьезнее.
— Мне бы твой возраст! — продолжал заводить его Ника, словно в этом была необходимость. — И твою башку!
— Разворачивай! — сказал Кесоу.
Легкомысленное решение начало осуществляться.
Четверть часа спустя машина подъехала к девушкам. Ребята сказали им, что едут в Сухум, и посадили девушек в машину. Включили музыку, поехали с ветерком. А на одном из поворотов объявили, что сейчас же повезут их в горное село к родственникам. Напрасно девушки просили их не делать этого, но машина уже ехала в сторону гор. Сестра Ники не посмела ослушаться брата и стала соучастницей похищения. Наала плакала.
— Одумайтесь, ребята, — просила она. — Я не позволю, чтобы меня хватали на улице. Не надо портить наших отношений, Кесоу. Я прошу тебя!
Но, видя сомнения друга, Ника решительно взял инициативу в свои руки.
— Нас и так мало! — сказал он.
— Разворачивайте машину! Это не по-людски! — твердила Наала. — Я с тобой не останусь!
Она понимала, что ее хотят поставить перед фактом. Умыкание и последующее вмешательство людей призваны рассеивать сомнения у патриархальных девушек: они смиряются с судьбой. Может быть, и с Наалой было б так, но…
Что он будет делать дальше, парень, который умыкнул любимую и привез в горное село к родственникам? Есть разные варианты, а Кесоу из них выбрал самое плохое: он зажениховал, то есть стал прятаться от взрослых.
Инициативу перехватили хозяева и соседи. Известное дело: горцы отличаются гостелюбием — не успела машина, сигналя, въехать во двор родича, как сыновья родича, словно этого и ждали, кинулись забивать самого большого бычка из стада. Наала плакала, но все, даже женщины, отнеслись к ее слезам как к обычному проявлению скромности в такой щекотливый момент. Кесоу больше с ней и не виделся — во власть вошли обычаи. Как когда-то счастливый дядя Платон, он теперь мог попасть к ней только на восьмой вечер. Но если Платон, прежде чем жениться, слышал от суженой твердое: «Выйду за тебя, выйду, не ворчи!», то Кесоу от Наалы только: «Я с тобой не останусь». Он знал ее гордый нрав, но, раз отдавшись течению обычаев, так и не предпринял ничего. А Нику посадили со старшими и, рассказывая байки о деде его Савлаке, не выпускали из-за стола. «С родственниками мы сладим», — говорили они, не беря, увы, девушку в расчет. Село запировало: взрослые на одной стороне, молодые с другой. Тем временем в Хаттрипше узнали о случившемся, очень быстро вычислили, где похитители могут быть, и вскоре туда прибыла делегация во главе с Платоном, который хоть и приходился родным дядей Кесоу, но поехал с родными Наалы в знак особого уважения к ее семье.
Мужчины остались ждать у ворот; не заходя во двор. Зайти во двор означало стать гостями, врываться же к девушке немедленно — демонстрацию враждебности. Если девушка подтвердит, что ее привезли без ее согласия, тогда и семья Кесоу, и семья, в которой Наала была сейчас, становились кровниками ее семье. И потому они послали к девушке женщин и ждали внизу. Зайти к девушке они могли потом, даже если она передаст, что привезена добровольно, чтобы услышать это из ее уст, но и в этом случае они бы не остались гостевать, потому что формальная вражда сохранялась, пока люди не вмешаются и не склонят ее родных принять подарки в знак мира и родства.
