Нежно приникнув к возлюбленному, она вспоминала претендента на место Лагустановича, которого Матута только что назвал. Она знала этого товарища, перспективного, авторитетного, с замечательными деловыми качествами, при этом простого, мягкого и воспитанного. Лагустанович приглашал его иногда на заседания коллегии. Она подумала было, зачем ему, историку, кандидату наук, эта рутинная работа, но общественная деятельность, но служение своему народу… Это был импозантный, породистый мужчина лет сорока пяти, который проявлял к Джозефине внимание настолько недвусмысленное, что она даже краснела под его пристальным взглядом.
— Куда мы едем, Мато? — спросила она.
— Открой бардачок, — приказал Матута, не отвечая на ее вопрос.
Ой, какое замечательное колье! Такой подарок мог сделать только Матута.
— Ты мне даришь эту музейную вещь, Мато?! — восторг был оправданием того, что она задавала этот лишний вопрос.
Жиган снисходительно давал себя тискать. Целовать себя он не разрешал.
— Короче, расстанемся, — сказал он, и хотя того ему было достаточно при расставании с женщинами, Джозефину он считал особенной и потому добавил: — Женюсь я, короче.
Слез не было. Джозефина держалась отлично.
— На ком? — спросила она наконец.
Это тоже был лишний вопрос, но Матута и на него ответил, настолько забавной женитьба казалась ему самому.
— На цыганке, — сказал он.
Их глаза встретились, и они одновременно расхохотались.
Так вот о ком сегодня говорил Лагустанович!
— Знай, косуля, что, когда понадоблюсь, — я всегда рядом, — сказал Матута, а слово это кое-где, где надо, было ценнее банковского аккредитива.
Она прижалась к нему, на самом деле ища защиты, а с точки зрения Матуты по-блядски. Но Матута сегодня был снисходительный. Он положил руку ей на колено. Ощутив рядом мужскую силу, она тут же вспомнила смущенную улыбку растущего кадра, от которой сама покраснела тогда, перед началом коллегии.
Джозефина умела переносить удары судьбы. Она не унывала в любой ситуации. Даже сейчас, когда она почувствовала, что слезы все-таки не удержать, она, прежде чем уткнуться в колени возлюбленного (прош. вр.), нашла в себе силы строго взглянуть на мальчугана, нагло развалившегося на заднем сидении. Она упала лицом в колени Матуты и в первый миг сама не знала, сделать ему больно или сделать ему хорошо напоследок. Но в следующий миг она уже думала не о себе, а о нем. Она решится на то, из-за чего он будет ее презирать, лишь бы избавить гордого Матуту от неловкости прощания! Матута не удивился: ему уже было все равно. Выпустил он ее из машины как обычную шлюху. Она была довольна, потому что этого и добивалась.
Энгештер сдержал свое слово: вернулся поздно. Он был сильно пьян. Тем не менее о другом обещании тоже не забыл. Без слов и без ласк он кинулся на Джозефину, которая уже засыпала. Он видел в жене только тело! Он, считай, ее насиловал и даже, наконец, склонил к тому, отчего сам обалдеет, очухавшись, если вспомнит. Но было бы странно со стороны жены сопротивляться законному мужу. Джозефина и не сопротивлялась.
Кому, как не ей, было знать, что вся его грубость была маской, за которой скрывался, в сущности, робкий, постоянно обижаемый жизнью человек.
И кому, как не жене, сочувствовать мужу, и не только сочувствовать, но прятать, топить это чувство в нежности и преданности. «Пусть будут для него отдушиной моя нежность и преданность, — думала она сейчас, — даже не отдушиной, а отдохновением».
Полно тебе ухмыляться, юнец златокудрый!
Прочь удались: ты уже здесь собрал свою жатву! —
пригрозила она юному стрелку в углу, забывая, как сильно разнится язык современных понтийских греков от древнеэллинского.
Джозефина любила своего мужа Энгештера.
Рана, полученная Мазакуаль, была, в сущности, пустячной; важен был производимый ею эффект. Регина-бультерьер слегка порвала дворняжке кожу на левом бедре. Жалость, которую могла эта рана вызвать, Мазакуаль решила использовать, когда будет устраивать себе более или менее постоянное жилье.
Коли пришлось искать место обитания вдали от хозяина, Мазакуаль решила не отказывать себе в роскоши поселиться на первоклассной турбазе. Лучшей турбазой в Сухуме всегда была турбаза Челюскинцев с бессменным директором Дурмишханом Джушкунияни. Мазакуаль быстро нашла эту турбазу. Место было, конечно же, шикарное. Побродив вдоволь по чистому парку, где в прудах плавали прекрасные лебеди, каждый по шестнадцать килограммов живого веса, а в тени экзотических дерев гуляли царственные павлины, Мазакуаль вновь обрела себя. О мести она уже думала спокойно. Решила не терять головы, а сначала устроиться, причем устроиться именно здесь; месть же, чем она дольше откладывается, тем слаще. И еще, чтобы одолеть мерзавку Регину, она должна подготовиться, по крайней мере узнать ее слабости с меньшим уроном, чем узнала преимущества. Мазакуаль уже успела разведать, где эта шлюха Регина живет, точнее, где живет хозяин, у кого она пристроена.
Совсем другое дело — павлины. Мазакуаль, увидев впервые, как павлин распускает свой волшебный хвост, была потрясена. При этом надо учесть: она кое-что понимала в птицах.
