Мазакуаль глядела на них и блаженствовала. Это были странные собаки, нарочно созданные для услады хозяев, а не для того, чтобы выполнять обычные собачьи дела. Мазакуаль не завидовала им. Ее бродяжья душа отвергала всякую мысль о покое и мирских радостях; она знала, что это привело бы ее лишь к вырождению и немедленной гибели. Это были мирные собаки, которых кормили не клыки, не когти, не нюх или быстрые ноги — и не ум, как Мазакуаль, — их кормили красота и экзотичность да ласковый характер — чего и надо было их хозяевам. Наслаждаясь панорамой заката и вечерней прохладой, Мазакуаль даже слегка презирала их. Она считала, что ей ничего не стоит погонять их всех так, чтобы они имели бледный вид. Это была ее ошибка: простушка не обратила внимания, что среди породистых собак есть и очень сильные, и жестокие.
…Она подошла неслышно. Она не издала и звука, чтобы дать Мазакуаль возможность мирно удалиться. У нее была гладкая черная шкура с уродливыми пятнами, под которой гуляли упругие мышцы и мерзкий длинный хвост. Она не то чтобы подкралась: она просто бесшумно двигалась на кривых ногах. И цапнула Мазакуаль не по задумке, а проходя мимо. Ее хозяин, тоже не самое обаятельное из человеческих существ, вовремя заметил злодейство своей псины и с ласковой строгостью окликнул, но откуда было знать Мазакуаль, что у собак породы бультерьеров такая хватка, что разжать ее челюсти не может не только никто посторонний — разжать их не может она сама. Она вырвала у Мазакуаль клок шерсти вместе с куском мяса и кожи.
Успев оценить не собачье лицо и кровавые глаза противницы, Мазакуаль поборола ярость и пустилась наутек. «Уж бежать-то я могу», — думала она, пока обидчица выкашливала ее мясо и шерсть. Вскоре, однако, ей пришлось убедиться в прыгучести и быстроте ног злодейки. Мазакуаль уже была в пятидесяти человеческих шагах от выхода с пляжа, когда чудище, откашлявшись, пошло за ней. Хоть эта падла и укусила дворняжку походя, но, видимо, вкус крови окончательно вывел ее из себя, и она стала догонять Мазакуаль неотвратимо, как в кошмарных снах. Спас Мазакуаль только хозяин. Он побежал за своей драгоценной псиной:
— Регина! Назад! Регина, голубушка! Назад!
Мазакуаль унесла ноги. Только потому, что голубушка Регина послушалась хозяина и вернулась. Дворняга знала, что этот позор не забудется никогда и что не уймется в ее сердце жажда мести. Но не сейчас…
То, где она провела ночь, не имеет значения для нашего рассказа, но место это было достаточно отдаленное от медицинского пляжа.
Когда Джозефина вернулась к своему рабочему месту, ни мужа, ни приятеля уже не было. Но Энгештер тут же появился в телефоне.
— Сколько можно было тебя ждать, нэпсе! — загремел он в трубку. Но в его интонации чувствовалось, что он понимает занятость жены. Это он говорил скорее для ушей своего приятеля, который должен быть рядом.
— Очень много дел! — только и сказала она.
— Ну что там? — спросил он.
— Все хорошо.
— Молодец, нэпсе! — воскликнула трубка. — Поздно приду сегодня, — предупредил он на прощание. И добавил, преодолевая нашу южную нелюбовь к выражениям чувств: — Магарыч обещаю тебе ночью!
«Как легко сделать женшине приятно! Вот я услыхала буквально одну теплую фразу — и мне радостно на душе», — думала Джозефина. Она принялась за работу. Не успела попечатать и получаса, как позвонил Матута.
— Короче, скоро ты закончишь? — спросил он.
— Ой, даже не знаю, Матута, очень много дел! — вздохнула Джозефина.
— Я тебе дам много дел! — сразу сказал этот человек с расшатанными нервами.
Сегодня, в сущности, был конец недели, можно было скоро закругляться, о чем она и сказала ему. Велев ей ждать в условленное время в условленном месте, он положил трубку. Джозефина торопилась, боясь, не приведи Господь, опоздать. Матута этого не любил. Но встретила подругу, которая по городу Сухуму знает все. Чуть-чуть заболталась с ней, утешая себя тем, что подружка сообщила много того, что и Матуте будет интересно: вскоре она уже сидела в «мерседесе» Матуты Хатта, скрытая затемненными стеклами от посторонних глаз.
— Не опоздать ты не можешь, — заметил он ей беззлобно.
— Не сердись, дорогой. Ты же знаешь: у нас, особенно в конце квартала, очень много дел.
— Деловые… — пробурчал Матута. — А твоего Лагустановича на пенсию отправляют.
Джозефина вскинула голову и отпрянула: это было для нее новостью. Те новости, которые она несла Матуте вмиг разбежались, как цыплята у нерадивой хозяйки. Лагустановича на пенсию! Переспрашивать да уточнять необходимости не было: Матута не скажет, не зная наверняка. Она только и произнесла с плохо скрываемым отчаяньем:
— Почему я обо всем на свете узнаю последней?
Она тут же представила злорадство своих греков и мужниных мингрелов.
— А кто на его место, Мато?
— Имярекба.
Джозефина любила Матуту. Его, проведшего самые лучшие годы в этих отвратительных лагерях, где он чуть не угробил свое здоровье, — и все прощала ему легко, — понимая, что иным он быть не мог. В редкие встречи, которые проходили на даче Матуты, но чаще устраивались бесцеремонным гангстером где-нибудь на берегу речки прямо в машине, Джозефина старалась отдать ему как можно больше тепла. И Матута, казалось ей, ценил свою косулю, как иногда ее называл.
