Золотое колесо - [41]

В нечастые приезды в город Григорий Лагустанович заведет обыкновение с четками и тростью разгуливать по набережной, неторопливо пить кофе с интеллигенцией, для которой, неблагодарной, так много сделал. При этом мечты мечтами, но он понимал, что в городе бывать ему все-таки придется и что он правильно сделал, сохранив за собой машину и водителя, ибо Лагустанович был не только государственный, но и общественный деятель, и его присутствие на многих мероприятиях было и оставалось необходимым.

Из раздумий его вывел шум в приемной. Не с прежней охотой в последнее время принимал посетителей Лагустанович, тем более в неприемные дни. Он надеялся, что секретарша никого не пустит. Но по шуму было ясно, что визитер случился напористый. Вскоре тот ворвался в кабинет, одолев вход, который грудями защищала секретарша. Посетитель оказался не кто иной, как цыганский барон Бомбора. Лагустанович его сразу узнал, а тот его нет. А существует ли он, Хвост Земли? То есть Лагустановича барон, конечно, знал, потому что кто мог не знать Лагустановича в городе, но цыган не признал в начальнике брата, о чем ниже. А Лагустановичу было известно даже, что сестра барона вышла замуж за гангстера Матуту Хатта. Не узнавая в Лагустановиче брата-гаджио, зато зная по городу о характере начальника, суровом, но справедливом, цыган явно приготовился к скандалу и даже выпил для храбрости граммов двести барбарисовой чачи.

— Говорите, товарищ депутат, почему наши дети дела-дела[30] на глазах у иностранных туристов! — заговорил барон.

— Тогда дайте хоть одному романэ раскрутиться, дел де марел три года, — требовал он, под «хоть одним» имея в виду себя. — Кирал[31], да не пропиши вы нас в Старом Поселке, были бы мы уже на Хвосте Земли!

Григорий Лагустанович вздрогнул от несправедливости услышанного.

Значит, по-ихнему, это он прописал цыган в Старом Поселке Сухума! Это он прервал их великий исход к Хвосту Земли! Но промолчал, ибо считал, что власть должна быть преемственна, и, в отличие от некоторых, которых не хотелось называть, брал на себя ответственность за деяния предыдущих руководителей. Вместо ответа он ясно взглянул на барона и, указывая на место рядом с собой на диване, грустно произнес:

— Вам всем кажется, что я тут все решаю сам! Садись, чего стоишь!

Прекрасно знакомым Лагустановичу движением своего отца цыган почесал за ухом с серьгой, и все же, несмотря на замечательное сходство, он был не чета отцу, Кукуне Манушу-Саструно, что Лагустанович отметил с сожалением. Барон не упустил возможности посидеть на диване с начальством. Это оказалось непросто. Он сопел и старался ртом не дышать, чтобы не разило перегаром. Но начальник, казалось, этого не замечал.

Дело у барона было пустячное. Он просил шифера для крыши. Конечно, шифера он сам мог купить на пол-Сухума. Зашел же он для того, чтобы потом рассказывать, как ногой открыл дверь к большому начальству, которого все боятся, и как дерзко там говорил. Лагустанович пробежал глазами засаленную бумажку барона и поднял глаза. Бомбора пытался сидеть с развязным видом, но присмирел. Бостоновый пиджак, который казался мешковатым из-за плохого покроя, на самом деле теснил все еще мощный торс стареющего цыгана. Лицо у барона было морщинистое, намного старее, чем у Лагустановича, довольно благообразное, и лишь некоторая суетливость во взгляде мешала цыгану быть величавым, каким был его отец.

— Элла-мондо, кар, чавела бен![32] — чуть не сказал Лагустанович барону.

Когда-то он поклялся быть ему братом, но не клялся же напоминать о себе, если его забудут. Он заговорил запросто, но не слишком, чтобы окончательно не смутить ничего не подозревающего цыгана. В отличие от других руководящих лиц, любивших смутить посетителя холодностью или резкостью, Григорий Лагустанович вводил в замешательство непривычным в кабинетах задушевным обращением. И еще тем, что с проницательностью, наращенной в результате творческого труда, угадывал и предварял желания народа. Но ему всегда было больно видеть, как народ, удовлетворившись в просьбе, начинал шаркать и суетиться. Лагустанович сам вышел из народа, и с высоты государственного поста ему особенно были видны его, народа, проблемы.

Он был прост, но внимателен.

— Мы рассмотрим твою просьбу, — сказал он. — Думается, нам удастся помочь тебе в строительстве дома. Завтра утром к тебе приедет инженер. Передай ему список всего необходимого и не вздумай платить. Будут также рабочие из ЖЭКа. Если начнут просить денег, гони в шею — их заменят, — роскошествовал Лагустанович. — У тебя есть телефон? — задал он ему странный вопрос.

Барон, у которого голова пошла кругом, вскричал, поднимая облако барбарисового перегара:

— Как нету! Целых три!

— То есть? — не морщась, учтиво пустил навстречу перегару Лагустанович тонкую струю одеколонного запаха.

— Перед консервной фабрикой, на углу аптеки и еще на троллейбусной остановке.

Барон имел в виду, конечно, ароматы. А что он еще мог иметь в виду: разве цыганам ставят телефоны?! Но Лагустанович все же опять подумал, что нет, не чета он отцу.

— Адрес твой тут записан? Ну и хорошо. Поставят тебе телефон. Ничего не случится, если у одного романэ в доме будет установлен телефон!