Злые пьесы - [4]
Моника: Хоть какой-то обряд надо все-таки над ней совершить.
Занавес
Курт в мужском белье стоит в комнате, у Моники в руках женское платье. Стол и кресла стоят на прежних местах, ковра нет.
Курт: Нет, нет! Я не хочу больше, не могу!
Моника: Я не понимаю тебя, Куртик, просто не понимаю!
Курт: Никогда больше не надену этот наряд! Это все равно, что…
Моника: Все равно что — что?
Курт: Не знаю.
Моника: Зато я знаю, что случится, если ты его не наденешь. В доме уже сплетничают. «Я давно не видела фрау Вирц, она больна?» Вот что говорят эти любопытные бабы. Сегодня перед обедом ты должен выглянуть из окна, когда я приду домой с покупками.
Курт: Прошу тебя, Моника, прошу тебя, прекратим это! Это добром не кончится, говорю тебе, добром не кончится.
Моника: Уже три месяца все идет хорошо, почему ты боишься? Все в порядке!
Курт: Ничего не в порядке, совсем ничего, я чувствую это. Дай мне брюки!
Моника: Хорошо, вот твои брюки, надевай и пойдем в полицию. Во всем признаемся.
Она бросает ему брюки, Курт влезает в них.
Курт: Во всем признаемся.
Моника: И сядем в тюрьму, а деньги мы должны будем выплатить.
Курт: Зато наступит конец всему этому.
Моника: Да, конец наступит. Вполне возможно, что на нас повесят еще и убийство.
Курт: Не запугивай меня! Они все поймут, когда выкопают труп.
Моника: Что поймут?
Курт: Что она умерла естественной смертью, это, наверняка, можно будет установить.
Моника: Если кому-нибудь не придет идея, что мы задушили ее подушкой. Это нельзя установить, но скажут: «С них такое станется». Судейские такого понавыдумывают, до чего нам с тобой вовек не додуматься.
Курт снимает брюки, бросает их на пол.
Курт: Черт побери, ах, черт все побери, чтоб я сдох, ей Богу… Слушай… ты задушила ее подушкой?
Моника: Совсем спятил?! И так ведь ясно было, что долго она не протянет.
Курт: Хорошо ты меня науськала, впутала в историю…
Моника: А деньги тратить — тут, небось, тебя не нужно науськивать, разве нет!? Слушай, Куртик, не дури, чего там, какой-то один час в неделю…
Курт: Знаешь ли ты, что я испытываю за этот час? Стою у окна и чувствую, что она лежит сзади на кушетке, и боюсь оглянуться. А потом все-таки приходится обернуться, хоть и страшно, да еще идти и ложиться туда, где она лежала. И я боюсь, Моника, боюсь!
Моника (Гладит его.): Куртик, ну миленький!
Курт: И ты же надо мной теперь потешаешься. Скажешь, нет?
Моника: Что ты, Куртик, что ты. Когда ты стоишь там, как старуха Вирц, тогда мне тоже кажется: «Господи, она воскресла!», и мурашки пробегают по спине. Я понимаю тебя, Куртик, ты так вжился в роль, что тебе самому становится жутко. Нет, я не смеюсь над тобой, Куртик, нет, потому что так перевоплотиться может только гений. Я в восхищении, Куртик, ты гений. Но тебя пугает твоя гениальность. Да-да, она-то тебя и пугает.
Курт: Ты так думаешь?
Моника: Ты гений, Куртик!
Курт: Дай сюда!
Моника дает ему платье, он надевает его.
Курт: Грим, парик, туфли, чулки.
Моника: Зачем тебе туфли и чулки, ты ведь только выглянешь из окна?
Курт: Для полноты ощущения. Знаешь, мне это нужно, потому что иначе я не смогу заговорить ее голосом. И затем, для следующего раза, принеси мне настоящее белье, бюстгальтер и все прочее. Я думаю, тогда получится еще лучше. Понимаешь, по-настоящему!
Занавес
Курт в платье фрау Вирц. Он прислонился к открытому окну, с кем-то разговаривает.
Курт: Спасибо большое. Мне будет 87. Ужасно, да, но от холода я страдаю еще больше. Нет, до политики мне нет дела, потому что таких, как Франц-Иосиф, больше нет. Нет, я не стала слышать лучше, хотя нет, я приобрела слуховой аппарат.
Курт поднимает вверх слуховой аппарат. Входит Моника.
Моника: Иисусе! Снова высунулся из окна!
Курт: До свидания!
Моника оттаскивает его от окна. Курт шатается. Моника закрывает окно.
Моника: Ты переигрываешь, Куртик! Теперь ты торчишь целый день наверху и выглядываешь из окна. Скажи, разве тебе это не противно?
Курт ковыляет к креслу, садится, вздыхая.
Моника: Зачем ты сейчас притворяешься? А люди уже спрашивают, где мой муж. Я уж не знаю, что отвечать.
Курт возится со слуховым аппаратом, не может его наладить, откладывает в сторону.
Моника: Нам действительно не нужно больше бояться, что кто-нибудь вспомнит ту историю. И ты пренебрегаешь мной, Куртик. Ты слышишь меня? (Она кладет перед ним на стол кипу автомобильных проспектов.) А вот эту машину мы себе купим! Потому что это совсем просто с твоей подписью. Они и ухом не повели, мигом выплатили мне десять тысяч шиллингов. Куртик! Ты понимаешь, что мы и со сберкнижки теперь можем снять?
Курт (Уставившись в проспект.): Да, да, поедем в Ишль.
Моника: И в Париж, и в Рим. Уж теперь-то заживем наконец!
Курт: Или полетим на Тенерифу…
Моника: И полетим! А сегодня устроим большой выход в свет. Пойдем к этим веселым обормотам, а? Там все и обсудим. Смотри, у меня новое платье, тебе нравится?
Курт: «Мерседес» — неплохо.
Моника: И новое белье. Хочешь посмотреть?
Курт в первый раз переводит взгляд на нее, кажется, он только сейчас понял, о чем она говорит.
Курт: Ах, я не знаю, я так устаю…
Моника: Потому что все время играешь эту старую ведьму. Я принесла тебе новый костюм.
Мученик Фестиан, растерзанный львами на арене Большого цирка, попав в рай, усомнился в справедливости и отправился задавать вопросы и получать ответы.
Пострадав в результате несчастного случая, богатый аристократ Филипп нанимает в помощники человека, который менее всего подходит для этой работы, — молодого жителя предместья, Абделя, только что освободившегося из тюрьмы. Несмотря на то, что Филипп прикован к инвалидному креслу, Абделю удается привнести в размеренную жизнь аристократа дух приключений. По книге снят фильм, Intouchables, который в российском прокате шел под названием 1+1. Переведено для группы: http://vk.com/world_of_different books на http://notabenoid.com/book/49010/.
Я никогда не могла найти своё место в этом мире. У меня не было матери, друзей не осталось, в отношениях с парнями мне не везло. В свои 19 я не знала, кем собираюсь стать и чем заниматься в будущем. Мой отец хотел гордиться мной, но всегда был слишком занят работой, чтобы уделять достаточно внимания моему воспитанию и моим проблемам. У меня был только дядя, который всегда поддерживал меня и заботился обо мне, однако нас разделяло расстояние в несколько сотен километров, из-за чего мы виделись всего пару раз в год. Но на одну из годовщин смерти моей мамы произошло кое-что странное, и, как ни банально, всё изменилось…
В пьесе «Голодные» Сароян выводит на сцену Писателя, человека, в большой степени осознающего свою миссию на земле, нашедшего, так сказать, лучший вариант приложения душевных усилий. Сароян утверждает, что никто еще не оставил после себя миру ничего лучше хорошей книги, даже если она одна-единственная, а человек прожил много лет. Лучше может быть только любовь. И когда в этой пьесе все герои умирают от голода, а смерть, в образе маленького человека с добрым лицом, разбросав пустые листы ненаписанного романа Писателя, включает музыку и под угасающие огни рампы ложится на пол, пустоту небытия прерывают два голоса — это голоса влюбленных…
«Дыхание жизни» — пьеса «на двоих», для двух актрис «за пятьдесят», имея в виду, что молодость, о которой они вспоминают в наши дни, пришлась на конец 60-х. Одна приезжает в гости к другой, которая теперь в уединении живет на острове. Приезжает, чтобы поговорить о мужчине своей жизни. Который был у них один на двоих. То есть это разговор о мужчине их жизни, при том, что одна, если верить ее словам, никогда ему не изменяла, он был для нее — единственным, а молодость другой прошла в радостях молодежного протеста, то есть в вольных американских и английских компаниях, где нравы, известно, не были строгими.
Материал для драмы «Принц Фридрих Гомбургский» Клейст почерпнул из отечественной истории. В центре ее стоят события битвы при Фербеллине (1675), во многом определившие дальнейшую судьбу Германии. Клейст, как обычно, весьма свободно обошелся с этим историческим эпизодом, многое примыслив и совершенно изменив образ главного героя. Истерический Фридрих Гомбургский весьма мало походил на романтически влюбленного юношу, каким изобразил его драматург.Примечания А. Левинтона.Иллюстрации Б. Свешникова.