— Вот, тятя, — деловито сказал он, — возьми ложку. Только отдай обратно. У нас с ложками, ух, как строго!
Влас развеселился от слов сынишки и уже смелее и безбоязненней оглянулся вокруг. Неумолчный гул наполнял столовую. За столами громко разговаривали, смеялись. Кто-то весело окликал подавальщицу, кто-то спорил из-за места. В углу кучка молодых парней захлебывалась от смеху.
Рядом с Власом оказался кривой старик. Оглядев Власа одним глазом, словно грозя и упрекая в чем-то его, старик с сухим смешком проговорил:
— Влас Егорыч, кажись? Камунной похлебки отведать препожаловал?
— Здравствуй, Карп! — поздоровался с ним Влас. — Да, вот зашел поглядеть, как тут.
— Тут, парень, некорыстно. Некорыстно! — ухватился старик за собеседника. — Ежели по совести говорить, худо. И с харчом худо, и во всем.
— Неужто так во всем и худо? — настороженно спросил Влас и пристально поглядел на старика: он знал Карпа давно, знал его бузливым, всегда чем-нибудь недовольным человеком.
— Говорить неохота, — выкрутился Карп. — Ежели говорить, так целое беремя горя-то накопишь!.. А ты, что же, совсем?
— На побывку.
— Ну, этак-то, лучше!..
— Тять! — позвал Филька отца, — хлебай, а то простынет.
Влас поел в столовой, отведал пищи, которой питались коммунары. А пока ел, со всех сторон его окликали старые знакомые. Шумно приветствовали его и все неизменно справлялись:
— Совсем вернулся?
Этот вопрос стал под конец раздражать Власа, и он поторопился уйти из столовой.
Дома Марья спросила:
— Ну, как, Влас, ладно ли тебя накормили?
— Жить можно, — коротко ответил он.
3.
День за днем присматривался Влас исподволь к жизни в коммуне. Ходил по деревне, прислушивался, знакомился. Видел много нового. Во многом, что прежде представлял себе по-иному, ошибался. От многого приходил в раздраженье: усматривал бесхозяйственность и кипел на нее.
Ходил Влас без дела, отдыхал невольно, потому что рука на перевязи не позволяла ему пока ничего делать. Отдыхал и томился от этого отдыха.
И приближалось время возвращения в город, на стройку.
Однажды ночью Власа разбудил властный и настойчивый стук в ставень.
— Кто там? — спросил он, подойдя к окну. Знакомый голос тревожно и возбужденно ответил:
— Я это!.. Мне бы Марью Митревну, хозяйку твою...
— Да зачем тебе ее, на ночь глядя, Василий?
— К Верухе!.. Веруха моя, кажись родить собралась... А никого более покеда позвать нету!..
Марья, проснувшаяся одновременно с мужем, уже торопливо одевалась и взволнованно говорила:
— Пойду я... Бабе время. Кушерка должна была из села приехать, да, видно, опоздала!..
Проводив Марью, Влас уже не мог уснуть. Он засветил огонь, походил по избе, нашел случайно на полочке над столом какие-то книжки, не то Зинаидины, не то Филькины, и стал читать. Но читать не пришлось. В ставень снова застучали. И снова Василий:
— Влас Егорыч, отвори, коли не спишь!
Когда Влас впустил Василия в избу, тот, смущенно моргая глазами, объяснил:
— Места, брат, себе найти не могу... Увидал у тебя свет в щелке, дай, думаю, зайду... Видал ты, томит меня и корежит! Сколько разов Веруха моя рожала, никогды раньше мне беспокойства на душе не было такого! А нонче аж за сердце схватило...
Глаза Василия беспокойно блуждали, голос вздрагивал.
— Понимаешь, Влас Егорыч, парнишку мне хотится! Сына!.. В прежние годы мы с Верухой об каждом лишнем рте страдали, отпорны были от новых ребят... Прежде мне и мальчишка не дорог бы был, а теперь...
Василий схватился обеими руками за голову и стал царапать лохматые волосы:
— Теперь мне сына дай! Подыму!.. В самом полном порядке подыму!.. Не хуже прочих!.. Мне дай только!.. Вот, коли обойдется все благополучно, будет у меня сын Владимир Васильич! По Владимиру Ильичу память!
Приглядываясь к Василию, Влас невольно улыбался. Таким он Оглоблина, балахнинского Ваську, видел впервые. Словно подменили мужика и зажгли его горячими желаниями, ввели в него крепкую волю.
— Подымешь, значит, теперь? — спросил он его, зная заранее ответ и желая только еще раз выслушать бурную уверенность Василия.
— В полной силе! Подыму и человеком сделаю!.. А коли самому не придется, обчество подымет! Коммуна!
— Веришь ты, значит, крепко?
— В доску!..
Вдруг Василий сорвался с места и подскочил к двери. Но отошел от нее разочарованный:
— Помстилось... Думал, Марья Митревна идет...
Тянулись ночные часы. Лампочка коптила. Власа стало клонить ко сну. А Василий метался по избе и то подскакивал к двери, обманываясь каждым шорохом, то бурлил, рассказывая Власу о своих мечтах, о налаживающейся жизни и больше всего о сыне, который родится, непременно родится.
Наконец дверь распахнулась (и Василий не уследил этого мгновенья!), и Марья, устало войдя н избу, хрипло сказала:
— Ну, Василий, ступай, гляди на сына!
— Батюшки! — хватился Василий за волосы и рванулся к Марье. — Голубушка ты моя, Марья Митревна! Вот спасибо!..
— Чудак! — засмеялись оба — Влас и Марья. — Кого благодаришь?.. Бежи к бабе!..
— Побегу!.. К Верухе!.. К Владимиру Васильичу!..
— Обалдел от радости! — покачал головою Влас, закрывая за Василием дверь. — Вроде подменили парня.
— Хотится ему сына, Влас. И Веру-то свою извел, и сам головушку себе закрутил. Ну, теперь доволен!
