— У Петрушиной пади вот, гляди, какой клин не запахали! Расширились, разбросались по приволью, а энто-то угодье и проморгали. Без малого там шестьдесят десятин. Это не пустяк, Влас Егорыч. Шестьдесят! Ну в иных местах лысины образовали. Не осилили, по-совести говоря, всей земли.
— Не осилили... — задумчиво повторяет Влас. Утром он урвал время и добыл через Николая Петровича точные сведения о посевах коммуны. Они тщательно записаны у него на бумажке. И, слушая Никоныча, он в уме пересчитывает: «Засеяно четыреста девяноста шесть гектаров, трудоспособных, полных работников считается сто одиннадцать человек; выходит, значит то четыре с лишком гектара на работника. Не худо. Как ни верти. — Не худо!». Он вслух повторяет:
— Не худо!
— Ась? — удивленно наставляет ухо Никоныч. — Не худо, говоришь? Не осилили увсей земли, а, говоришь, не худо!?
— Я не про то, — усмехается Влас. — Я про то, мол, что без хлеба не будете. Подсчитывал я: коли дойдут благополучно хлеба, в среднем выйдет вроде двадцати пяти тысяч пудов хлеба. Ну, считай — едоков у вас менее трехсот. Значит, на едока, на круг восемьдесят с гаком пудов. Тут на все хватит: и на прокорм, и на семена, и государству... Полагал я, что хуже у вас дела. Гораздо хуже!
— Хуже ты думал, Влас Егорыч? — оживился старик. — Не надеялся, выходит, ты на нашу коммуну?
— Не надеялся, — коротко подтвердил Влас.
— Значит, ошибка у тебя вышла? Скажи на милость, как оно обернулось!
— Ошибка... — протянул Влас и сам вслушался в это слово.
Никоныч воткнул шило в помост возле себя и стал тщательно разглядывать починенный чирок.
— Многий, сказывают, ошибнулись, — наконец, сказал он. — А я тебе скажу, Влас Егорыч, большой-то сладости в этой коммуне нету. Верное слово! Слов нету, коим легше шуштествовать стало, но зато беспокойства много. Ох, много! Главное, ты себе не сам полный хозяин...
Влас засмеялся.
— Никоныч, Никоныч! Да ты когда же себе сам полным хозяином был? Ты век на чужих работал. А теперь ты ни перед кем горба не гнешь. Чего же ты толкуешь?
— Ну, я не об себе... — не смутился старик: — А возьми других. Вот на тебя доведись... Ты мужик хозяйственный, понял сразу всю загвоздку, да и айда отседа!..
— Я ж тебе сказал, ошибка у меня вышла...
— Ну, ну, слышу! Конешно, ежели тебе солоно в городу пришлось, так тебе самый верный ход обратно домой.
Влас встал и досадливо покачал головой.
— Стар ты стал, Никоныч. Совсем стар! Все-то ты путаешь!
— Али что я неладно?
Лениво усмехаясь, Влас медленно пошел от старика по пыльной улице. «Старый», подумал он, но сразу же сам с собою заспорил. «А вот Савельич тоже старый, но думы у него совсем иные!». Вспомнив о Савельиче, он перенесся мыслями в город, на постройку, в барак. Поймал себя на теплом желании повидать многих городских своих знакомцев, узнать, как идет стройка, как течет там жизнь и работа.
Горячая пыль взрывалась под его ногами. Солнце жгло. Было томительно. Тяготило одиночество. Тяготило безлюдье кругом.
2.
В обеденную пору, когда Марья, прибежав с работы, хлопотливо возилась возле печки, Влас спросил жену:
— Пошто, Марь, в столовую снедать не ходишь?
— Не привышна я, Влас, — с легким смущением ответила Марья. — Ребята там харчатся, а мне как-то несподручно.
— Напрасно, — коротко возразил Влас.
Марья изумленно взглянула на него и ничего не сказала. Немного погодя Влас стал рассказывать ей про столовую в городе, о том, как там кормят. Рассказал и, пожалуй, неожиданно для себя, добавил:
— Привык я там к многолюдству. Сначала и мне несподручно казалось со всеми вместе обедать или паужинать, а потом привык. Вот как привык, что теперь спокой да тишина за столом просто давят...
— Ребята тоже хвалят. Особливо Филька.
— Обчество любит! — горделиво заметил про сынишку Влас. — Хороший у нас, Марь, парень растет!
— Хороший! — согласилась охотно Марья.
Хороший парень Филька на утро второго дня пребывания Власа дома заявил отцу:
— Тятя, айда седни обедать в столовку! Я завхоза Андрей Васильича спрашивал, — можно, говорит.
Марья тревожно взглянула на мужа. Но Влас весело выслушал Фильку и, не отвечая прямо на предложение, пошутил:
— На обчественный харч меня поставить хочешь?
— Ты сходи, тятя, погляди. Верно слово, сходи!
Влас не дал определенного ответа. И Филька до самого обеда так и не знал — пойдет ли отец в столовую или нет. В обеденную пору он забежал домой и уже менее смело напомнил отцу:
— Пойдем, тятя?
И был обрадован неожиданностью, когда Влас коротко согласился:
— Ну, пойдем.
Марья даже обиделась, услыхав такое.
— А я, Влас, хлопотала, обед сготовила...
— Не тужи, Марь. За паужином съедим твою стряпню. Мне уж больно охота поглядеть... Тут, понимаешь, цельный поворот жизни...
Оставив огорченную Марью, он отправился вслед за Филькой в столовую.
В обширной горнице, уставленной столами и лавками и наполненной пришедшими с работы коммунарами, Влас немного смешался. Был момент, когда он пожалел о том, что поддался любопытству и пришел сюда, но, набравшись духу, Влас смело прошел за Филькой к крайнему столу и занял свободное место. Филька убежал куда-то и быстро вернулся, неся две деревянные ложки.
