Юрий Звенигородский - [21]

Изгнанник кивнул и продолжал повесть. Кейстут немцев прогнал, врасплох взял Вильно, пленил Ягайлу, нашел у него договорные грамоты с рыцарями. Витовт убедился, что двоюродный брат не так честен, как казалось до сей поры. Ягайло предложил дать присягу, что уступает великое княжение Кейстуту и никогда не выйдет из его воли. Тогда захватчик великокняжеского стола был отпущен, а коварный его слуга повешен.

— И по заслугам! — одобрительно кивнул Дмитрий Иванович.

— Так-то оно так, — раздумчиво протянул Ольгердович, — да ведь посмотреть как?

Василий кратко завершил за него сумрачную историю. Недолго длилось торжество Кейстута на престоле Ольгердовом. Ягайло отдыхал в Витебске. Трудно было сговорить баловня на отважное предприятие против дяди. За это взялись сестра-вдова, потерявшая своего Войдылла, и мать Ульяна, недовольная, что великое княжение перешло от ее сына к деверю.

— Дядя к своей беде завел со мной драчку, — вставил слово Дмитрий Ольгердович.

— Ягайло этим воспользовался, — досказал Василий, — призвал в союзники немцев. Битва должна была разразиться под Троками. Однако ленивый предпочел хитрость.

Юрий вставил:

— Не ленивый, а трус.

Василий смешно изобразил, как Ягайло уговаривал бывшего друга Витовта помирить его с Кейстутом. Так отец с сыном оказались у него в стане. Это и требовалось. Обоих схватили. Кейстута удавили в темнице, Витовту же удалось бежать…

Невесело возвращался Юрий с почестного пира в свою спальню. Такое возникло чувство, будто Василий привез чужие семейные страсти из литовского замка сюда, в златоверхий терем. Нет, они не олицетворялись Ольгердовичами, прибывшими на московскую службу. Они, незримые, но ощутимые, будут сами по себе рядом с Юрием.

Перед сном к нему заглянул Борис Галицкий и поведал великую тайну: Витовт отпустил Василия под страшную клятву. Наследник московского стола дал слово жениться на его дочери.

Младший княжич взволновался:

— Что она? Как она?

Дядька развел руками.

— Знаю, что именуется Софьей.

Юрий допытывался:

— Хороша собой?

Ответ был:

— Неведомо!

Таинственно тихо сделалось в спальне по уходе Бориса. Юрий медленно засыпал с обидой, что такую важную семейную новость узнал не от брата, не от матери и отца, а от постороннего человека.

Проснулся Юрий с предчувствием, что ему, младшему, уготована судьбой еще более худшая спутница жизни. По неведомо каким важным соображениям предстоит ему жениться не на великой княжне, не на королевне, не на дочке правителя, а на какой-нибудь дальней государевой родственнице, ради семейных уз и хрупкого мира между народами.

После утренней трапезы великий князь вышел из-за стола бок о бок со старшим сыном. Повел его к той самой, — Юрий проследил, выйдя из столовой палаты в теремной переход, — именно к той комнатке, где еще накануне сокровенно беседовал с младшим сыном.

7

Прошла Пасхальная неделя, пришли дожди, дождались своего часа. Юрий лежал на лавке, не желая ничем заняться. Дважды заглядывал Васильев дядька Осей, звал упражняться в воинском искусстве. С тех пор, как воротился из Коломны, где исправлял государеву службу, боевой искусник принялся обучать княжичей владеть разными видами оружия, защищаться и нападать. У Юрия к его гордости уроки обычно шли лучше, чем у Василия. Однако же на сей раз он не вскочил на зов наставника, лишь головой помотал:

— Нейду.

В конце концов сам старший брат пожаловал:

— Что сквасился Гюрга?

Юрий потер икры ног:

— Здесь больно. И в поясе.

Василий поругал мокрую весну, предсказал, что братнюю немоготу излечит улучшение погоды, и ушел, озабоченный неведомо чем.

Когда приболевший княжич не появился в столовой палате ни днем, ни вечером, пред ним явился дядька Борис, только что прибывший из Звенигорода.

— Что с тобой, господин?

Юрий вяло ответил:

— Да так: голова болит, познабливает. — И спросил: — Звенигород-то после Тохтамыша отстроился?

— Еще б ему не отстроиться! — усмехнулся дядька. — После разора семь лет прошло. Тебе уж ныне пятнадцать. Вьюнош! А тогда-то был отроком. Э! — внимательней взглянул Галицкий. — Приопух ты. Веки набрякли. Дай, лоб потрогаю… Уй-юй-юй!

Разостлал постель. Помог разоблачиться, пообещал позвать лекаря.

После общей вечерней молитвы в Крестовой все великокняжеское семейство собралось у одра больного. Он же видел пришедших, как сквозь туман. Слабо. Слышал голос родителя, вспомнившего давнюю московскую гостью — язву:

— Вдруг ударит, как ножом в сердце, в лопатку или между плечами. Огонь пылает внутри. Крове течет горлом. Обуревают то пот, то дрожь. У иных пухнет на шее, бедре, под скулою, пазухою. Десять здоровых приходилось на сто болящих.

— Ох, некстати такие речи! — прервала матунька. — Нет у Георгия всех тех примет.

Княжич знал, почему всполошился отец. Ведь дядя, великий князь Симеон, помер тогда от беспощадной болезни. Сам Юрий в детстве слышал, как посетила она Смоленск: осталось в нем всего пять человек. Вышли и затворили город, полный непогребенных. Хотелось крикнуть: «Бегите от меня все!», но язык не повиновался.

— Высунь-ка, покажи язык, — попросил немец-лекарь Сиферт. Помог извлечь из запекшихся уст. Сказал невесело: — Ярко-красный. И беловатый налет на кончике…