В лето от сотворения мира 6652-е, а от Рождества Христова в 1144 году киевляне увидели, как три солнца засияли над ними, три столпа поднялись к небу от земли, а ещё выше дугой встал месяц. Страшно сделалось очевидцам от такой красоты. И их можно было понять. Жизнь держалась непрочно, как изба на мёрзлом болоте. Держава, собранная варягами из покорённых славянских племён, вот-вот готова была распасться. То, что объединил Вещий Олег, чадолюбивый Владимир Красное Солнышко разделил между сыновьями. Нужды правящего рода возобладали над интересами страны. И дом Рюриковичей, и Киевская Русь от этого проиграли. Закон о престолонаследии, согласно которому великокняжеский стол по смерти правителя переходил не к старшему сыну, а к следующему по старшинству брату, перессорил и братьев, и дядей, и племянников. Набухающие злом распри стали решаться не на ковре, то есть путём переговоров, а на поле брани. Последним блеском сверкнула Киевская держава при Ярославе Мудром. Но, сумев собрать государство в одних руках, он повторил ошибку родителя, вновь по кускам роздал собранное, ублажая властолюбивых детей. Удельная обособленность восторжествовала сызнова. Дядья с племянниками, как гарпии, дрались за лакомые куски - кому сегодня достался постный, тот завтра алкал урвать пожирнее. Владетели стали временщиками в своих уделах. Пирамида Рюрикова дома шаталась. Очередная смена хозяина в Киеве влекла перемену власти в южном Переяславле, Владимире Волынском, Турове и других поместных столицах. Перемены эти были непродолжительны. Необузданные аппетиты росли, исполчались дружины, осаждались города, грабились села. Призываемые на бойню хлебопашцы с конями не успевали хозяйство поставить на ноги. Но голодали-то не князья, а народ. «Мир стоит до рати, а рать до мира», - беспечно приговаривали многочисленные вожди, привыкшие не трудиться, а воевать. Привычка эта была пострашнее засухи. Ещё недавно в Новгородчине осьминка ржи стоила гривну, люди ели липовый лист, берёзовую кору, мох и солому, родители отдавали детей проезжим купцам, на улицах не успевали убирать трупы. Десяти лет не хватило новгородцам в себя прийти, а уж земной владыка суровостью превзошёл небесного. Дотянулся обиженный долгорукий Гюргий, взял Торжок - и перестал поступать хлеб из Суздаля. Цены скакнули вверх. За что ж князь такое нелюбье наложил на своих соседей? Новгород отказал в княжении сыну Гюргия Ростиславу. Хотя и выбрало его вече, когда новгородцам удалось вернуть свою демократию, отвоевать отчее право самим избирать посадников, тысяцких, старост, даже епископа с князем, да все это туманом развеялось перед силою власть предержащих. Опять в златоверхом Киеве перемены! Всеволод Ольгович Черниговский рассудил, что Мономашичи не по праву захватили великокняжеский стол. Его дед старше их деда. Значит, надо вопиющую несправедливость исправить. И без лишних разговоров великий князь, Мономахов сын Вячеслав, изгоняется из столицы удельным Всеволодом Ольговичем. Совсем иная ветвь Рюрикова дома воцаряется наверху. Отростки этой ветви тянутся в ключевые города, в том числе и в Великий Новгород. Вот у новгородцев и главоболие: что выбрать - голод или войну? Выпроводить Гюргиева сына - голод, не принять Всеволодова отпрыска - война. Бог помог избежать того и другого. После длительных препирательств стал княжить в Новгороде Святополк, Гюргию племянник, Всеволоду шурин. Однако надолго ли этот «мир до рати»? Мономашичи затаились, не ответив на внезапный удар Ольговичей. Другой племянник Гюргия - Изяслав даже «стал ездить около великого князя» - похитителя власти, целовал крест его брату Игорю Ольговичу как наследнику великокняжеского стола. Глубоко спрятал свои тайные мысли младший Мономашич. А мысли-то были, как булыжник, просты: вернуть Мономахову роду великое княжение тем же способом, каким оно было отнято, то есть силой. Если дядья опростоволосились, племянник им нос утрёт. И утёр Изяслав Мстиславич, внук Владимира Мономаха, утёр - но какой ценой! Все княжества содрогнулись вскоре от такой цены. Не потом, а кровью запахло на славянских землях. О недолгом правлении Владимира Мономаха взбаламученные люди вспоминали как о золотой поре. Умел внук Ярослава Мудрого держать родичей в узде. Всего-то десятилетие минуло, как выпала эта узда из крепкой руки, и какой занялся разор! Жизнь человеческая стала дешевле векши[1], хотя свеча стоила одну векшу. За два года до Всеволодовой кончины пыль надвигающейся бури уже вызывала в людских гортанях першение. Вот почему знамение, увиденное киевлянами, многих повергло в ужас. В церквах священнослужители успокаивали народ, а в лесах волхвы предрекали тьмы тысяч смертей. Вот уж полтора века невозбранно воздвигались христианские храмы в Киевской Руси, в Новгороде Великом, на землях кривичей, вятичей, а капища с идолами все глубже прятались в дебрь. Но для необозримых лесоболотистых пространств полутора веков мало. Греческая вера хотя и входила в силу, однако пращуровская ещё тлела незатоптанным костром. Потому проповеди священников о небесном знамении чаще всего бледнели перед пророчествами волхвов. Рассуждая о трёх столпах, трёх солнцах и серповидном месяце над ними, простолюдины чесали в космах и теребили бороды: не к добру!
