Ястребиная бухта, или Приключения Вероники - [12]

— Это Марьяна, — удивленно сказала Ника, — она в больнице сейчас, я тебе говорила, — с Пашкой вот, он ее бросал, она ныряла. Пашка — Фотия сын.

— Трахает ее? — Ласочка сунула Нике снимок и быстро пошла впереди по коридору, туго запахиваясь в рубашку, будто мерзла.

— Откуда я знаю, — Ника рассердилась, — чего ты грубишь? Они мне родные, а ты… и вообще, какое дело тебе?

— Так. Она проследовала к дивану и улеглась, поджав ноги, завернулась в одеяло. Буркнула:

— Спокойной ночи. Ника постояла над ней. Вообще-то думала, та начнет жадно расспрашивать, и Ника расскажет ей в лицах, как все было, и как она перепугалась. И как Токай ходил за ней следом, а после она врала ему про то, что Фотий вот уже приедет скоро. И сумела таки выпроводить всю компанию. Но Ласочка отвернулась к спинке дивана и лежала неподвижно.

— А Беляша твоего он вырубил. Сказал своим шестеркам, и они его уложили, там, у машины прямо. Ника еще подождала, пожала плечами и ушла в коридор, по пути закинув еще совок угля в гудящую печь. Закрылась в спальне, легла, тоже заворачиваясь в одеяло. И провалилась в сон, хотя думала — ни за что не заснет, после всех ночных волнений.

Глава 3

Иногда Нике становилось стыдно за свой аппетит, а еще — за умение спать крепко и безмятежно — если утром никуда не нужно ехать. По мнению мамы Ника росла девочкой слабенькой и в целом ни на что не годященькой. Нина Петровна часто вздыхала, прижимая руки к мягкой груди и глядя на дочь с унизительной жалостью. А Ника, во время очередного гриппа или ангины, мрачно поедая принесенные мамой апельсинки и бутербродики с ветчиной, с раскаянием размышляла о том, вот и еще признак ее полной ненастоящести, нет, чтоб лежать и охать, оказываясь от вкусного, как подобает настоящей женщине. Став взрослой, вдруг выяснила, упрямый организм давно взял на себя заботу о ее здоровье, сам понимал, чего и когда хотеть. И не давал ослабеть или вот даже не выспаться. Тогда, с юмором вздохнув, Ника организму подчинилась. Так что, открывая заспанные глаза после ночных треволнений, не удивилась, что солнце вовсю заливает спальню, рисуя по стенам и одеялу кружевные тени от просвеченного тюля. Потянулась сладко, как обычно, в прекрасном спросонья настроении. Увидела на будильнике — уже одиннадцать утра. И засмеялась, садясь. За окном приглушенно чирикали воробьи, мерно поревывал далекий прибой: Ника подумала — он такой сейчас, сверкает белыми весенними пенами, радует усталые от серой непогоды глаза. Внутри сразу заныло от желания выскочить во двор, и, переделав нехитрые утренние дела, сорваться к морю, на песок, поздороваться с пришедшим ярким днем, кажется, первым по-настоящему весенним. Натягивая спортивные штаны, схватила щетку и, бродя по комнате, расчесалась, перебирая в памяти ночные события. Токай сейчас казался вовсе не страшным, так хорошо улыбался, руку целовал, и говорил не по-деревенски, видно вырос во вполне интеллигентной семье. И то, что велел вырубить засранца Беляша, ей тоже понравилось, хотя, конечно, это против всяких моралей, но самой себе Ника уж призналась — доброжелательная и неумолимая сила, если направлена она против откровенного быдла, ей импонировала. Приедет Фотий и все обдумает, решит, как быть. Похоже, с этим Токаем не обязательно должны быть проблемы. Беляш, Ласочка и нога Марьяны беспокоили ее больше. Ника зябко повела плечами и вышла в коридор, прислушиваясь к звукам в гостиной. Проснулась ли гостья? Надо сбегать в угольный сарай, принести полведерка угля и заново растопить печку, а то к обеду все выстынет. В гостиной было тихо. Ника постояла, раздумывая, будить ли. И осторожно открыла утепленные драпом створки. В залитой солнцем комнате никого не было. Простыни, аккуратно сложенные квадратиком, лежали на подушке, рядом таким же квадратом — одеяло. Скатерть на круглом столе расправлена. Ника, слегка тревожась, прихватила пустое ведро, пошла на выход, по пути заглянув в маленькую кухню, где кроме второй печки с сизой остывшей поверхностью имелась новая газовая плитка с большим баллоном. И, встав на крыльце, жмурясь от яркого солнца, увидела Ласочку. Та бродила по территории, неуклюже переставляя ноги в больших мужских сапогах, куталась в огромную куртку Фотия, разглядывала плиточные дорожки, валуны, блестящие тающим ночным снежком, и между ними пухлые дерюжные сверточки, в которые Ника по осени замотала маленькие хвойные саженцы — можжевельники и разлапистые сосенки.

— Доброе утро, — Ника спустилась и подошла к ней, вспоминая, как в первый раз ходила тут с Фотием, смотрела и ахала, представляя, как это все будет. Ласочка повернула к ней бледное лицо. Без макияжа оно казалось совсем прозрачным, но не потеряло своей ледяной красоты. Надо же, подивилась Ника, такая — как изо льда наморозили ее, всю целиком.

— Есть хочешь? Надо печку раскочегарить, да я сделаю завтрак. Или можно на плите, если голодная.

— Не хочу. А муж твой когда приедет?

— К обеду.

— А этот? Пашка, да? Он тоже приедет? Ника кивнула. К морю не получится, нужно сготовить большой обед, их будет сразу четверо. Двое — голодные усталые мужики. Ну, главное, чтоб Марьяна там…