Сыну
Саша вынырнул из сна, ощутив закрытым глазом теплые Светочкины губы.
Потянулся, подставляя другой глаз.
— Ах, как он во-озится! — одетая Светочка навалилась поверх одеяла, — как у него уютно там и интере-есно! — и закопала руку в теплые складки постели.
— Проснусь щас! — пригрозил Сашка, зевнув.
— Не буду, не буду! Поспи еще, тепленький. Я сбегаю к Люське на часок, а то она ускачет на работу.
— Угу, придешь, сразу — под одеяло, — Саша завернулся с головой — досмотреть сон. Светочка на цыпочках бегала по комнате, собирая все для примерки — сметку, сантиметр, булавки.
— Лежи уж, распаляйся, — хихикнула.
Саша, угнездившись, выпростал часть голой задницы, чтобы вдохновить Светочку на трудовые подвиги. Но в ответ только щелчок замка. Ушла.
Вздохнул, зарыл руки под подушку и начал соскальзывать в сон. Предвкушая, что поспит, а Светочка вернется и прыгнет к нему в кровать. Прохладная. Будет так приятно ощущать себя уютным и теплым. Согревать ее ступни… пока она вертится, прижимаясь…
Ноющее дребезжание дрели возникло за стеной и вошло в сон, распиливая его на части. Смолкло.
Сашка осторожно, чтобы не спугнуть тишину, потащил на голову одеяло. Надеясь, что это — ошибка. Безумный сосед случайно взял в руки инструмент, нажал на кнопочку — просто проверить, работает — не работает. И положил, потому что пора уходить. Все нормальные люди работают в понедельник с утра. Сашка не в счет, он вольный художник. В смысле — музыкант. Вчера вот, приехал со студии ночью, и с компьютером просидел до рассвета, сводя записанный материал.
Он балансировал на грани сна, ощущая хрупкость наступившей тишины. Как ледок осенним утром на лужах — тонкий и ломается от пристального взгляда.
Дрель снова взвыла. Смолкла. И заверещала злобно и надоедливо. Сашка сел в кровати, скомкав одеяло, и пихнул подушку. Та свалилась, задела тумбочку и опрокинула на себя стакан с недопитым компотом.
«Светка еще, со своими компотами!» — озлился и тут же устыдился своей злости. Быстро, пока не прошел запал, натянул трусы, шорты, линялую футболку с растянутым воротом, рванулся в прихожую.
«Гадом буду!» — думал, дергая замок, — «Все выясню. Наплевать, что не знаю номер квартиры. Зато этаж давно вычислили. Возьму этого строителя за шкуру и поинтересуюсь, мягко так, что он там сверлит и днем и ночью? Пять лет?»
Соседская дрель была их проклятием. Она могла заверещать в два часа ночи. В шесть утра. Иногда завывала целый день. А иногда молчала неделю, и ребята начинали надеяться, что, наконец-то, все. Что сосед уже все привинтил и развесил.
Дом был огромным — двадцать пять этажей и восемнадцать подъездов. Практически никто друг друга не знал. Люди сдавали жилье, квартиранты менялись часто. Усмирять строительного террориста никто особо не рвался. Первые годы сверлили и стучали все. По выходным дом вибрировал, как огромная музыкальная шкатулка.
Постепенно большая часть жильцов успокоилась и начала просто жить. Вот тогда и стало понятно, что владелец дрели успокаиваться не собирается.
Во время очередного дрель-концерта, глядя, как бродят по потолку ночные тени, Светочка, зевая, рассказывала Саше:
— Я, когда на детской площадке общалась с дамочками, поспрашивала. Так вот — под нами три этажа фитнес-центра. На ночь закрываются. На пятом этаже, судя по тому, что Лариска с шестого слышит его внизу, — наш безумец обитает. А на Ларискином шестом — одна квартира съемная — раз, сама Лариска уехала к маме на полгода — два. Еще бабулька одинокая там проживает. Она грозилась спуститься и повоспитывать мерзавца. Но я давно ее не видела. Получается, что, кроме нас с тобой, несчастных, да полуглухой бабки, никому эта мерзость не мешает.
Сашка хлопнул дверью и понесся вверх по ступеням, перемешивая сквознячок голыми икрами. Ключи от квартиры сжимал так, что ныли пальцы.
Пятый этаж встретил Сашу неожиданным полумраком и душным теплом. Окошко на лестничной площадке, покрытое коричневыми разводами, почти не пропускало утренний свет.
Он сморщил нос. «Строитель, блин, квартиру вылизывает, а на площадке будто дерьмом все изгваздано! И запашок».
Запах, действительно был, слабый, но от этого еще сильнее раздражающий. Как в кухне, когда картофелина закатится в дальний уголок, спрячется и гниет в свое удовольствие. И Сашка вспомнил, как Светочка изводила его целый месяц, — театрально стеная, морщила носик, бродила по углам, принюхиваясь. Пришлось передвинуть всю мебель, чтобы найти черный комочек слизи в дальнем углу за мойкой.
Неглубоко дыша, остановился посреди площадки и завертел головой. Все три двери были одинаковые — темные и простые. Сашка подивился. Судя по любви к перманентному ремонту, уж одна-то дверь должна быть аляповато-вычурная, украшенная нелепыми узорами из миллиона золоченых гвоздиков.
Но тут за правой дверью раздался знакомый вибрирующий вой. Дождавшись, когда верещание смолкнет, Сашка решительно ткнул пальцем в теплую кнопку звонка. Одновременно снова коротко взвыла дрель, накрывая остальные звуки. Он собрался прижать кнопку снова, но из-за двери донеслось слабое шуршание и мягкий щелчок. Дверь приоткрылась. Сашка приготовил возмущенно-вежливое выражение лица и стал лихорадочно придумывать первую фразу. Не бить же с порога морду, в самом деле! Может права Светочка, предполагая, что какой-нибудь токарь-инвалид зарабатывает дома на водку. Камни шлифует, или кладбищенские портреты на гранитных досках делает.
