Глава 1 Ника и томная весна
Южный май пахнет белой акацией. А белая акация пахнет коленками, затянутыми в тонкие колготки. …Краешком мини-юбки, что натягивается при каждом шаге. А еще — тонкими шпильками легоньких туфелек.
Яркий вечер, с небом синим, как шелковая шаль, расшитая блестками, опускается на разомлевший город, знающий, некуда спешить — все равно впереди ничего, кроме лета. Неотменяемого. Отцветут тяжелые, смутно белеющие в теплой вечерней синеве гроздья цветов, и на смену им придет сладкий, солнечный запах серебристой дикой маслинки. Там — другое. Там яркий день, и в нем — крепкий загар, мокрые лямочки, скользящие по блестящей коричневой коже, песок, налипший на круглое бедро. Быстрые взгляды с лиц, зачерненных тенью, густой на фоне слепящего полудня. Там все уже в настоящем.
А запах белой акации только обещает. Он полон надежд.
Грустная Ника шла по гладким плиткам бесконечного тротуара, слушая, как цокают каблуки любимых туфель. Прекрасные туфельки. По случаю купленные, просто понравилось, что каблук не высок, но — лодочки. Бегай хоть целый день. А оказались — удачнее некуда. Скоро сносятся, где ж такие снова купить…
Небо синело все гуще, чернели неподвижные листья, запах акации кружил голову, будто молодое вино стекало с рельефных белых кистей. Ника опустила лицо и пошла быстрее. Цок-цок, цок-цок, говорили невысокие стройные каблучки, шурх-шурх, отзывалась узкая юбка, при каждом шаге приоткрывая колени.
Грустила Ника не из-за туфель. Полчаса назад поезд увез сына Женечку, отданного бабушке Клаве напрокат. Женечка сиротой не выглядел, солидно махал матери в запыленное окошко, а вот сама Ника именно так себя и чувствовала. Всю зиму ждала отпуска, мечтала, как поедут они с Никасом в маленький городок на берегу Азова, будут по песку бродить и целыми днями купаться. И всякое такое разное — романтическое и веселое, для двоих. Но весна пришла и почти закончилась, отпуск случился, и баба Клава, как договорились, забрала четырехлетнего Женечку. А вместо Никаса лежит на тумбочке в прихожей телеграмма «Буду июне зпт каботаж зпт не грусти целую тчк напишу каком порту встретить тчк Коля».
— Ты попроси, — догнал ее быстрый захлебывающийся от смеха шепот.
— Нет, ты.
— Ладно…
Цок-цок-цок, проговорили быстрые чужие каблучки, обгоняя.
— Женщина, а дайте сигарету?
Две девчонки, в полоборота, замерев в ожидании ответа, белые зубы в темноте, сверкают дешевые серьги огромными кольцами.
— Не курю, — хмуро ответила женщина Ника и те, будто такого ответа и ждали — цок-цок-цок: унеслись вперед, провожаемые светом желтых фонарей, поблескивающим на круглых маленьких попках. Из парка им навстречу бухала резкая музыка с бетонного круглого пятака, огороженного железными решетками.
Ника с печалью провела рукой по своей юбке — аккуратной, ровно по колено. Ну да, в свои пятнадцать Ника тоже мини-юбки шила из рукавов старого папиного пиджака, и как раз двух рукавов хватало. А теперь она — замужняя дама. Двадцать шесть, не кот начихал. Муж в рейсе. Отпуск пропал. Жизнь — кончилась… Хоть реви.
Сворачивая к своей пятиэтажке, шмыгнула, оглядываясь. И реветь негде, на лавках народ, балдеют от теплой весны и акаций. Дома — мама.
В прихожей, скидывая туфли, сумрачно покосилась на развернутую телеграмму. Перед зеркалом, заслоняя от Ники ее отражение, стояла мама. Опираясь пухлыми руками на тумбочку и, выпятив нижнюю губу, рассматривала, как легла новая помада.
— Веронка, — делая ударение на втором слоге, пропела дочери, — нормально уехали наши? Завтра рано вставать, на огород поедем.
— Не называй ты меня так, мам!
— У тебя красивое имя! — пропела Нина Петровна и аккуратно подвела помадой верхнюю губу, — ну ладно, буду звать, как положено — Ве-ро-ни-ка…
— Зови, как хочешь, — пробурчала дочь и, убредя в комнату, повалилась на диван, с тоской разглядывая поблескивающие на коленках колготки.
Абсолютно нечего делать. Дел конечно полно, но завтра первый день отпуска. Думала, пойдет встречать Никаса в порт или побежит брать билет и поедет в Бердянск, если его пароход придет туда. И Женьку увезли.
В коридоре затрещал телефон, и Ника с надеждой спустила ноги на пол.
— Аллоу? — с придыханием спела Нина Петровна, — ах, Эдуард Михалы-ыч! И вам доброго вечера!
Ника снова упала навзничь, глядя в потолок.
— Конечно, конечно будем завтра. А купорос вы везете? Да что вы говорите? Как-как? Топинамбур? Чудо какое. Веронка! Ника! Возьми ручку, запиши, пожалуйста! Топинамбур, земляная груша. Сажать, поливать и рыхлить. Да, да. Ой, ну что вы!
Ника села и стала стягивать колготки. Расстегнула юбку.
— Нет-нет, я, знаете ли, занята. Постоянно.
Ника через голову стащила трикотажный блузончик.
— Там одни молодые, ну что вы, — Нина Петровна кокетливо рассмеялась.
Ника надела халат и застегнула пуговицы, вздохнула, разглядывая себя в зеркале мебельной стенки. Еще один томный весенний вечер.
— До завтра, да. Я запомню, топинамбур.
Звякнула трубка и телефон снова затрещал.
Ника подвела глаза к потолку.
— Аллоу? Сейчас, Василина. Веронка, тебя!
Ника вышла в коридор, покосилась на мать, которая ушла к себе и, напевая, кружилась перед большим зеркалом. Прижала аппарат к животу и ушла в комнату, таща шнур за собой. Закрыла дверь и снова повалилась на диван.
