Вслед за героем - [29]

Только вряд ли мог сегодня этот исполнительный, честный и храбрый солдат зорко смотреть за ротным хозяйством: слишком велика была утрата…

Капитан Александров лежал на большом трофейном ковре, прикрытый сверху плащ-палаткой. Землистого цвета лицо было спокойно. Иногда он открывал глаза и устремлял зрачки прямо в небо перед собой. Дышал он часто и глубоко, что-то булькало у него в горле. На плащ-палатке уже появилось кровавое пятно. У изголовья умирающего сидела медсестра (я узнал ее — это была та самая сестрица, которую оберегали солдаты от вражеских мин). Она вытирала ватой струйки крови, медленно стекавшие у него изо рта. Плечи сестры вздрагивали, она плакала, и крупные слезы падали ей на руки и на лицо умирающего.

Вокруг в тяжелом молчании стояли гвардейцы. Их осталось немного: человек тридцать.

— Где остальные? — спросил Головня, обращаясь к стоящему рядом пожилому солдату.

— Раненые в санбат отправлены, убитых еще не собирали.

Головня опустился на колени и тихо сказал:

— Товарищ капитан!.. Сергей Иваныч… Сережа!

Проблески сознания появились в глазах капитана.

— Это ты… Ну, вот и все… — Легкая улыбка на миг озарила его лицо, но тут же погасла. Взор его вдруг стал жестким и грозным, он рывком приподнялся на локтях и крикнул:

— Товарищи, не жалейте жизни… — но силы оставили его, голова упала, и он тихо, почти одним дыханием закончил: — за счастье… Родины…

Мы еще минуту стояли молча, ждали, когда он откроет глаза, но он их не открыл. Жизнь тихо и незаметно для нас оставила его тело. Сестра положила ему на голову руку и, подавляя рыдания, сказала:

— Умер…

Мы обнажили головы и в молчании стояли над телом героя.

В это время послышались шаги, и перед нами появился майор Абдурахманов.

Это был он, я узнал его, хотя никто никогда не описывал мне его внешности.

Две суровые складки разделяли широкий разлет черных бровей.

Он опустился на колени у изголовья умершего и, обняв его за плечи, сказал тихо:

— Брат! Ака!

Плечи его вздрагивали, но он сдерживал рыдания. Потом он вынул из кармана покойного партийный билет и положил в свою планшетку.

— Капитана похоронить здесь, на холме, вместе с его гвардейцами, — сказал он, вставая. — Сегодня батальон двинется вперед, на новые позиции. Вторая рота получает пополнение, командиром назначается старший лейтенант Головня.

Гвардейцы, увидев и услышав своего командира, приободрились. Абдурахманов понял их чувства.

— Выше голову, гвардейцы! Многих своих братьев мы похоронили… Каждый из них погибал ради жизни.

Так, наконец, я встретил майора Абдурахманова.

Долго я шел по следам одного героя и повстречал при этом множество других. Сколько геройских дел увидел я на этом пути!

Слава вам, гвардейцы!

Последние дни войны

Я решил не расставаться больше с Абдурахмановым, двигаться с ним на Запад, до победы.

Просматривая теперь мои фронтовые тетради, я нашел в них любопытные заметки, относящиеся к тем бурным дням, когда мы воевали в Померании, и к приезду в Берлин. Об этом последнем этапе войны и хочется рассказать.

Мы попали туда на шестой день после падения Берлина. Поверженная к ногам нашей армии-победительницы фашистская столица еще кое-где горела, и всюду пахло гарью и пороховым дымом. Пламя боев опалило своим дыханием дома, кварталы, целые улицы, оставив в одном месте глубокие шрамы пробоин, в другом — груды развалин.

По главным магистралям города, наспех расчищенным от завалов, непрерывным потоком двигались на запад войска, артиллерия, танки. Бесчисленные стрелки на столбах и стенах указывали направление частей. На шумных перекрестках подтянутые и строгие девушки-регулировщицы искусно управляли движением этой лавины. Над улицами плыл неумолкаемый шум разноплеменной речи. Шли французы, англичане, голландцы, американцы, бывшие военнопленные, мученики концентрационных лагерей. Они катили коляски, тележки, тачки, какие-то допотопные фургоны с незамысловатым скарбом, высоко подняв свои национальные флаги. Вслед за наступающей армией шли освобожденные ею рабы гитлеровского райха.

Каждую советскую военную автомашину они встречали восторженными овациями и криками.

Коренные жители столицы, вывесив белые флаги, робко жались к подворотням и подъездам домов.

Мы наблюдали подобные картины на всем своем пути до самых Бранденбургских ворот, к которым сейчас держали путь. За ними должен был быть знаменитый Тиргартен и еще более знаменитый рейхстаг.

Завалы и груды черепицы и битого кирпича на главных магистралях мешали нормальному движению, поэтому наша машина петляла по глухим переулкам до тех пор, пока мы не потеряли ориентировку. На помощь пришли два веселых солдата с красными патрульными повязками на рукавах.

Это были первые вестники порядка, которых советская комендатура направила в населенные кварталы города.

— До рейхстага совсем недалече, товарищ майор, — ответил один из солдат на вопрос Абдурахманова. — Прямо за воротами будет и рейхстаг. А ворота — сейчас направо.

— Только, товарищ майор, на воротах коней не ищите, их наша «катюша» распрягла и на все четыре стороны пустила, — заметил другой солдат.

Через минуту мы проезжали под Бранденбургскими воротами. Действительно, бронзовые кони, некогда венчавшие эти ворота, — символ славы чванливого прусского юнкерства со времен франко-прусской войны — были почти начисто сметены огнем артиллерии. Их же участь разделил и парк Тиргартен. Оголенные ветви воздеты к небу, как обожженные руки солдат, сдающихся в плен.