Вслед за героем - [32]

— А почему такой зенитный обстрел? — спросил Абдурахманов.

— Салют, товарищ офицер. — И он, ловко вскинув автомат, дал очередь.

Андронов, стоявший за нашей спиной, обошел нас справа и, обращаясь к солдату, сказал:

— А ну, повернись к свету, хлопец. — Но тот не успел повернуться, как разведчик сгреб его в свои объятия и издал крик громче ружейного выстрела:

— Мадраим! Друже, это же ты! Верно!

Друзья тискали друг друга, поддавая в бока увесистые тумаки, крякали от удовольствия.

Мадраим дергал друга за усы и говорил:

— Режь, режь, чертяка! Уговор был: усы носишь до победы.

Андронов в ответ грохотал:

— Режь, бисов сын, коли рука не дрогнет…

Мадраим быстро вынул из ножен острую, как бритва, финку, и не успел Василий опомниться, как пушистые кончики его запорожских усов были пущены по ветру.

— Остальное сам добреешь, — как ни в чем не бывало сказал Мадраим, вставляя финку в ножны.

За всем этим мы не заметили, как заря разрумянила небо, землю и лица, людей.

Мадраиму нужно было спешить в свою часть. Коротко он поведал нам историю своей мнимой смерти. Оказывается, никто из его разведчиков тогда не погиб, кроме одного, который куда-то исчез. Высотку «168» они покинули с боем, оторвались от своих преследователей и почти неделю скитались по немецким тылам, прежде чем вышли к своим.

Линию фронта они пересекли в расположении другой части. Сдав очень ценные сведения в штаб этой части, они были зачислены в разведку нового полка.

— Ну, довольно говорить про войну да разведку. Давайте побалакаем о мире, — шутливо предложил Андронов.

Было уже совсем светло, шоссейная дорога, кое-где разбитая снарядами, уходила в перелесок. В большом саду, видимо, помещичьего фольварка, лепестки яблоневого и вишневого цвета тихо осыпались на высокую траву.

Мадраим озорно прищурился и, блеснув белозубой улыбкой, сказал:

— О мире будем говорить дома, когда сдадим старшине свои автоматы.

— Оно, конечно, так, — согласился Андронов, — только они о нас соскучились, — он широким жестом показал на черневшие рядом поля.

— Да и мы о них тоже, — добавил кто-то в тон Василию.

Пора было ехать. Почти все уже залезли в кузов, только Андронов еще медлил.

— Ну, бывай здоров, Мадраим-Кундак, браток мой. Пиши.

Андронов был чувствительным человеком. По тому как он сутулился и покусывал короткие обрезки своих когда-то пушистых усов, все поняли, что старший сержант загрустил. Понял это и Мадраим. Крепко встряхнув руку товарища, он мягко и ласково сказал:

— Вася! Наша встреча будет в Ташкенте! Верно? А когда, — мы условимся. Будь здоров.

Вот и Андронов в машине.

Пожимая на прощанье руку Мадраиму, Абдурахманов сказал:

— Как-никак, а война кончилась. Близок день, когда солдаты придут к старшинам с густосмазанным оружием.

— Никак нет, товарищ майор! Я решил оружия не сдавать: я пойду в военное училище.

— Желаю счастья!

— И вы будьте счастливы!

Машина быстро тронулась с места. Василию недолго пришлось махать пилоткой своему другу: его стройную фигуру с автоматом на груди скрыли густые ветви цветущих каштанов на первом повороте дороги.

Эпилог

На днях инженер Данияр Абдурахманов, майор запаса, праздновал новоселье в одном из новых районов Ташкента.

В свое время я обещал Абдурахманову, что мы вместе разопьем бутылку шампанского в мирные дни. Мне захотелось описать эту встречу в своем дневнике.

За столом, на котором было все, что могло утолить жажду и удовлетворить самый требовательный вкус, собралось много гостей. И Абдурахманов рассказал трогательную историю дружбы Мадраима и Андронова.

Закончив рассказ, он снова прочитал телеграмму, которую все время держал в руках.

— Ну, а теперь следует выпить вот этого вина, — предложил он гостям, указывая на бутылки. — Оно сделано из соков местного винограда, выращенного после войны, и называется Победа.

— Нет, Данияр-ака, — заявил один из гостей, — выпить мы всегда успеем. А раньше скажи, где сейчас эти герои?

Гости поддержали последние слова шумным одобрением.

— Лучше меня эту историю закончит Мадумар-ата[9], — хозяин поклонился в сторону румяного седобородого старика, сидевшего на почетном месте в центре стола.

Мадумар-ата был в том возрасте, когда всеобщее внимание не смущает человека.

Помолчав, погладив серебряную бороду и мягко улыбнувшись, он сказал не спеша:

— Мой сын Мадраим сейчас далеко. Он стал офицером, несет свою службу очень далеко отсюда, на границе. Что я еще могу сказать? Он мой сын, и мне не подобает говорить о его достоинствах. Но я рад слышать от боевых друзей слова похвалы, ибо это значит, что перед лицом опасности и смерти он был храбрым и смелым узбеком, достойным сыном своего народа.

— Вот это уже тост, — сказал кто-то, когда Мадумар-ата замолчал. — Теперь нужно непременно выпить.

Ароматное вино было налито в бокалы.

— Итак, выпьем за храброго, смелого узбека Мадраима-Кундака, — начал Данияр-ака, — и за его друзей, с которыми он делил труды и славу.

Все уже пригубили бокалы, как послышался тихий голос Мадумар-ата:

— Тост будет не полным, если не добавить: выпьем и за его подругу, которая на днях едет к нему делить радости и невзгоды пограничной жизни.

Яркий румянец выступил на щеках у девушки, стоявшей рядом с Мадумаром-ата. Она опустила густые ресницы, глядя на маленькую рюмку, которая слегка дрожала в ее нежных пальцах.