Всегда в седле (Рассказы о Бетале Калмыкове) - [85]

…Вот Ленин отрывается от блокнота, задумчиво покусывает карандаш и замечает его, Серго, посланного товарищами из Петрограда. Ильич легко вскакивает со своего места и быстрыми шагами идет ему навстречу. С нетерпением, с пристрастием спрашивает:

— Ну-с, какие новости? Немедленно выкладывайте…

— Хорошие, Владимир Ильич. Восстание готовим. Так и просили передать вам.

— Превосходно, превосходно, — говорит он, щурясь от солнца. — Скоро господа керенские узнают, что собой представляют большевики…

И Ленин с гневом говорит о буржуазии и Временном правительстве. От всей его плотной, крепкой фигуры исходит ощущение силы, надежности и правды. Около него исчезают колебания, меркнут сомнения…

…Григорий Константинович поправил стремя, смахнул с башлыка намерзший от дыхания лед и стал всматриваться в темноту, пытаясь разглядеть Бетала. Однако ничего не увидел и только подивился про себя, как это Нургали в этой кромешной тьме умудряется находить дорогу. Проводник по-прежнему ехал впереди, изредка вполголоса окликая своих спутников.

Темнота и положение, в котором Они находились, никак не располагали к разговорам, и Бетал Калмыков тоже ехал молча, размышляя о жизни, о прошлом, о своей семье.

Он не так давно узнал о. трагической гибели отца и брата Назира, о казни Хажбекира Хажимахова и других испытанных бойцов революции.

Горечь утраты надолго поселилась в душе Бетала. Но внешне он ничем не выказывал своей скорби — горцы скупы на бурные проявления чувств. Никто не — увидел на его глазах ни одной слезинки.

Постепенно боль становилась все глуше, она как-то притупилась, уступив место гневу и ненависти к врагам его класса и его собственным.

Нургали скомандовал остановиться. Они должны были свернуть в сторону от проезжей дороги и двигаться дальше по горной тропе в направлении Хевсурского перевала. Тропа круто уходила вверх и лепилась к скалам, нависая над пропастью, поэтому продолжать путь до рассвета нечего было и думать.

Проводник выбрал для ночлега удобное место под скалой. Здесь по крайней мере не дуло. Кто-то предложил развести костер, но Нургали возразил:

— Нельзя. Ущелье — казак пост ставил… Огонь видел — сюда пришел. Надо темнота сидеть…

Через час начало рассветать. Сначала посветлели темные грани хребта, потом серое туманное утро медленно растеклось по долине.

Маленький отряд отдыхал. Кто просто сидел, прислонившись спиной к скале, кто спал, несмотря на холод и неудобства.

Лошади жевали овес в торбах.

Бетал Калмыков, степной человек, с детства привыкший ко всем превратностям походной жизни, крепко спал под буркой, положив голову, повязанную башлыком, на плоский камень, заменивший ему подушку.

Арусак медленно ходила по тропинке, качая на руках плачущего ребенка. На нее исподлобья поглядывал молчаливый Нургали, который только что проснулся и проверял подпруги у лошадей.

Орджоникидзе тоже встал, зябко повел плечами и подошел к Арусак, заглядывая ей через плечо.

— Ну что, Гагана, что, черноглазая?!. Покричала и хватит, — шутливо сказал он. — Всех кадетов, всех карателей напугала, отдохни теперь малость!

Калмыков, услышав голоса, открыл глаза и быстро поднялся, отряхнув с бурки снежок.

Ребенок не успокаивался.

— Дай-ка ее мне, — попросил Бетал.

Он распахнул на себе бурку, расстегнул на груди полушубок — и, осторожно взяв из рук Арусак завернутую в одеяло малютку, прижал ее к себе.

Арусак с улыбкой наблюдала за ним.

Бетал тоже улыбнулся, но как-то виновато, словно стесняясь своего порыва, и вдруг тихим приятным баритоном запел кабардинскую колыбельную песню:

…Ты и сам не малыш, а краса,

Ты и сам — золотая роса,

Что упала на наше село.

Седловину горы,

Что в снегу до поры,

Для игры ты возьмешь, как седло.

А когда подрастешь,

Ты коня подкуешь,

В руки саблю возьмешь.

И когда кони в бой полетят—

Будешь ты впереди,

А поскачут назад —

Будешь ты позади,

И к тебе не пристанет беда…[40]

Бетал перестал петь, убедившись, что ребенок заснул, и подошел к Орджоникидзе.

— Видишь, Серго. Эсеры и меньшевики меня не понимают, а эта крошка сразу поняла.

— Где ты научился успокаивать детей? — спросил Серго, глядя на Калмыкова так, будто видел его впервые.

— Я рос старшим в семье, — просто ответил Бетал. — Нет у меня ни сестер, ни братьев, которых не держал бы я на руках.

Подошла Зинаида Гавриловна:

— О чем ты ей пел, Бетал?

Он коротко перевел.

— Очень уж боевая колыбельная… Про коня и про саблю…

— В нашем строю хватит места для всех, — серьезно сказал Калмыков. — Борцами за новый мир могут быть и мужчины и женщины…

— А нас бог, что ли, наказал, — вздохнул Серго, бросив взгляд на жену. — Правда, я не умею петь колыбельных песен. Наверно, потому и нет у нас детей…

— Опять начал, — смущенно сказала Зинаида Гавриловна.

— Не сердись, моя красивая, — шутливо продолжал Григорий Константинович. — Злых кони не держат. Смотри, как бы этот гнедой не сбросил тебя где-нибудь по дороге!

Все засмеялись. Ребенок проснулся и заплакал.

— Ну вот тебе! — огорчился Серго. — Это я виноват. Не ко времени вздувал шутки шутить. Придется тебе, Бетал, еще раз приложить все свое старание. Если и теперь утихомиришь Гагану, пошлем тебя воспитывать наследников английского короля.