А. Кожевников
Шпана: Из жизни беспризорных
Слепец Мигай и поводырь Егорка — Балалайка
Мигай давно, с тех самых пор, как эвакуировался на Украину и ехал в одном вагоне с чувашскими детьми, получил трахому. На Украине он жил на хуторе, где была пыльная работа: молотьба, бороньба. Выело глаза пылью, трахомой веки вывернуло, и зрачки налились кровью.
За мигающие без остановки глаза, парня прозвали мигаем, из Сидорки Мигая сделали.
Узнал Мигай, что урожай в Чувобласти, и уехал с Украины, решил он разыскать свою матку, которая во время голода уехала с грудным братишкой Еремкой в места сытные и хлебные.
Сидит Мигай на Московском вокзале, а с ним товарищ Егорка — Балалайка. Егорка провожает Мигая из Украины в Чувоблсасть. Дока парень- недели не живет в Москве, а завел товарищей.
— Егорка ты это? — спрашивает Мигай.
— Я, я не узнаешь?
— Не узнаю, ходуном в глазах … Свет уходит, карусель кругом. Пошел и забрел под лестницу, вывели ладно…. Своди меня.
Егорка берет Мигая за руку и ведет в уборную. Сводил и усадил в дальний угол, что б не путался парень под ногами у пассажиров.
— Рвет… Темень облегает густая, — жалобиться Мигай и руками продирает гнойные глаза, думает вернуть им свет.
— Не тронь ты глаза, хуже будет, руки грязные, — советует Егорка.
— Отойдут вот глаза, и поеду домой, начинает Мигай мечтать вслух. — Работника мужика там надо, работа немалая после голоду… Уезжали, избу разбитым вороньим гнездом оставили, скотину всю голод подобрал. Думали сарай перетряхнуть и плуг купить, по всей деревне плуги, у нас да у Карпа сохи. Не свой — чужой век живут. Не удалось. Еремка ходит и говорит, чай два года — не понюшка табаку. Егорка, помочи мне глаза, рвет…Ой…о. о….
Егорка смочил слюной Мигаевы глаза и спросил:
— Отошло?
— Лучше.
— Ну посиди, а я побегу. Петь ведь не выйдешь?
— Не знаю, не под силу мне петь, свет гаснет. Недолго ты?
— Нет, нет, скоро…
Егорка ушел.
— Сработать бы где? — подбежал Егорка к своим товарищам. Курили они на Каланчевской площади у недостроенного угла Рязанского вокзала.
— Сами думаем.
— Пойдем вместе.
— Кого это ты привел?
— А… Слепец мой… от чувашлят прилипла, глазная. Жду как ослепнет, поводырем буду. Певец он, песенки — украиночки поет, по уху ровно гладит, в хохлах научился.
— Я лечит глаза умею: мякиш горячий прикладывать, — вызвался один
— Понес оглобли в бок, это от ячменя, а тут другое, — оборвал его Егорка. — Слепнет. Карусель, говорит, люди вверх ногами пошли, и черти летают хвостатые — в темном–то царстве видно ему.
— Забалалаил, балалайка…Черти, сам ты чорт на язык!
Мигай ждал Егорку и бормотал про себя:
— Посветлело; спадет туман с глаз и поеду, как раз к сенокосу…Если мамки нет, не приехала она — один возьмусь; к приезду как до голоду и улей пчелиный поставлю и клевер медовый в огороде посею, загон целый. Землю бы без меня, ту, что прирезали в дележ, суседи бы не запахали. Да свет чай не даст…Светло, светло, а людей не вижу….Где я? — закричал слепец.
Зажгли электричеситво, и в глаза Мигаю точно вставили желтую бумагу.
— Где я? — пошарил рукой и задел человека.
— Сиди, мальчик, — успокоил его сосед.
— Человек рядом, а не вижу… а… туман, человек…темнеет…Егорку бы… слюной глаза тронуть… а… Егорку бы… темнеет, — жаловался Мигай.
— Не спишь? — пришел Балалайка
— Егорка, Егорка, темнеет … слюной…
— Сейчас исцелять будем…раз, два, прозрел? — Балалайка смочил слюной Мигаевы глаза.
— Не вижу, потухло все. Электричество горит?
— Горит… не берет…еще раз–два … теперь видишь?
— Люди …Где ты Егорка. Где? За спиной у меня?
— Перед самой мордой…не взяло.
— Потухло, ушел свет, Егорка…руку — потянулся ослепший Мигай и крепко схватил Егорку за рваную рубаху. — не упасть бы, глубина бездонная.
— Плох я чудотворец, — усмехнулся Егорка
— Нет, ничего, нету… — и ослепшие глаза Мигая заплакали.
— Нету, падаю, — рукой с расщепленными, ищущими пальцами бродил кругом. — Где я, где Егорка, где ты, чего стало?
— Ничего, свет погас у тебя…Ослеп ты.
Мигай нашел холодную стену, и обрадовался:
— Есть, есть стена, не упаду.
— Не упадешь, пол крепок.
Радовался Мигай стене. Его руки дрожали, хватались за камень и скользили.
— Не упаду, есть, есть… мы на Казанском?
— На Казанском.
Умерли глаза у Мигая, но поворачиваться не перестали: как красные желваки, бегали они, что то искали и пытались разглядеть.
На вокзале было шумно, звонки и выкрики: «поезд на Рязань»… «в Арзамас»… Холодно от каменной стены и хотелось есть. Голод остался, а свет ушел.
Не стало людей, дня и ночи не стал, и вывески «Остерегайтесь воров» нет, и плаката «Помоги беспризорному ребенку» не видно.
— Я пойду петь. Веди, Егорка, — попросил Мигай.
— Идем, поводырь я …Граждане, товарищи, дорогу слепому певцу.! — закричал Егорка.
Пробирались они среди вокзальной сутолоки.
— Мы где… На площади? — спрашивал Мигай.
— У багажной хранилки.
— А будто далеко–далеко в темный бор…Теперь?
— У двери к ступенькам подошли. Осторожно, гляди — предупредил Егорка.
— Гляди? Я …гляди? — дернулся Мигай, — Я … гляди?!
— Эх, балалайка я пустая… Гляди… Забыл, что слепого веду, а поводырь. Здесь трамвай… вот стань, та–ак, пой!
«Рэвэ тай стогне Днипр» — запел Мигай.
