Слепец Мигай и поводырь Егорка - [2]

— Граждане, товарищи, слепому, несчастному, откликнитесь! — выкрикивал Егорка и обходил с фуражкой.

— Балалайка, ослеп он? — подошли вокзальные ребята.

— Вполне. С поводырем, — и Егорка ударил себя в грудь.

— Как?

— Его спроси.

— А ну, пусти одного.

Балалайка выдернул руку.

— Падаю, стена… Расшибусь я… Егорка, где ты? — закричал Мигай.

— Здесь, чего пугаешься?

— Верно, не видит, — согласились ребята.

— Смотри вот, — Балалайка отвел Мигая к мусорному ящику МКХ и сказал: — пой! «Засвистали козаченки в поход с полуночи» — запел слепец.

— Ха–ха, ну, что? — спросил Егорка.

— Балалайка, будет тебе. Не пой, ты: он тебя к мусорному ящику привел, смеется.

Посадил Балалайка Мигая к заборчику у Рязанского, а сам ушел за хлебом. Сидел Мигай, — кругом ночь.

Половиной живет Мигай и в голове у него пусто: шум да булыжники мостовой, — и все. Прежде дома были, трамваи, часы на Рязанском, на Николаевском и на Ярославском, на всех трех вокзалах, теперь одни трамвайные звонки остались и ничего больше.

Балалайка с ребятами дрова крадет с путей.

Хорошо платят, если на мелочь переколешь: маленькие плитки топят. Забыл он Мигая. Ночью смотрел, как кино на крыше американскую жизнь показывало; когда вспомнил Мигая и вернулся, то на том же месте нашел.

— Некогда было — дела: у одной девчонки багаж украли, вот все и бегал, искал, нашел–таки. До Хитровки багажок чуть не доехал, — пустил утку Балалайка,

— Поедем домой, Егорка — попросил Мигай.

— У меня нет дому, в Польше дом. Я, ведь, у нас в Чувляндии беженцем был, бездомным…

— Ко мне.

— Поедем, — согласился Балалайка.

— Скоро?.. К сенокосу бы.

— Скоро… к сенокосу… Без глаз немного накосишь.

— Сегодня, сейчас, поедем — упрашивал Мигай.

— Поезда все в Чувляндию ушли, завтра дожидайся, — солгал Егорка.

Повел Мигай глазами, но часов не нашел. Балалайка думал: «Меня калачом из Москвы не выманишь в Чувляндию… редьку есть, а один ты не уедешь, пожалуй, совсем не попадешь домой. Все равно ослеп — не видит: провезу на трамвае и скажу — приехали в Чувляндию… На любую утку пойдет».

Спать Мигай и Балалайка остались на вокзале.

— Теперь нас не выгонят. Ты — слепой. Я — поводырь твой. Куда инвалидов, никакой дезинфекцией не выживешь, — радовался Егорка.

В 12 часов, когда плескали вокзал какой–то отравой, чтобы микробов убить, Егорка объяснился с уборщицей, и их не выгнали.

— Зимой хорошо будет: не попрут со слепым–то, — радовался поводырь.

Проснулся Мигай и спросил — день или ночь. Подумал Балалайка и сказал:

— Ночь, до свету далеко, — хотя и день начинался. — «Успокою, чтобы домой не просился».

Когда совершенно ободняло. Балалайка пустил утку:

— А знаешь что, Мигай, солнце не всходит, по часам обед, а солнце не может выкатиться и ночь глухая… Говорят, целую неделю дня не будет: машина какая–то чортова испортилась, и перемешалось все.

— Ночь? А люди как же — спят?

— При электричестве дела делают, а поезда не ходят… «Слепой поверит, у него все ночь, на солнышко только не надо выводить, догадается».

Убегал Балалайка, при «электричестве» дрова тянул, американскую жизнь смотрел и газетчиков задирал.

«Неохота с ним возжаться. приспособлю одного зарабатывать» — думал он.

Поставил Балалайка Мигая у стены, близ выхода и велел:

— Пой, здесь народ все время идет.

Слышал и сам Мигай по шагам, что идут без останову.

— Пой. Я… по делу.

Пел Мигай. Деньги бросали ему в опрокинутую шапку.

— Нельзя здесь петь, в вокзале нельзя. Иди на площадь — сказал кто–то и взял Мигая за плечо.

— Слепой я…

— Все равно нельзя.

Догадался Мигай, что это милиционер, и спросил:

— Теперь чего, ночь?

— День, — ответил милиционер.

— Кончилась ночь!

— Кончилась.

«Домой надо, привыкну один ходить. Деревня маленькая, улица одна… Домой надо», — думал Мигай.

Народ шел, а Мигай тянул руки и:

— Слепому помогите, товарищи…

— Просишь? — вернулся Балалайка.

— Петь не велят. Теперь день, Егорка, ночь кончилась?

— День… недавно начался, направили машину, — вывернулся Балалайка.

— Домой поедем.

— Чего ты? — переспросил Балалайка, а сам думал: «Как быть».

— Домой бы, там я один ходить буду.

— Поедем… «Свожу за город, до Косино хоть. Скажу, что после голода в деревне никого нет… и привезу в Москву».

Без билетов сели в поезд.

— Билеты, граждане, предъявите! — крикнул кондуктор.

— Инвалиды мы, — откликнулся Егорка кондуктору.

— Слепой?

— А я — поводырь, — торопился Балалайка.

— Куда едете?

— На родину, — отвечал Егорка, а сам думал: «Чорт, зацепит, ну да сойдет, и в ГПУ тепло и хлеб дают» — в Чувляндию.

Кондуктор не ссадил слепца и его поводыря.

Темнота и однообразный рокот колес во много раз удлиняли время для Мигая, а Балалайка шептал:

— Солнце закатывается… Ночь. Скоро утро и приедем…

Высадились они в Косино, и Балалайка повел Мигая дорогой к селу, потом свернул межой в поле.

— Деревни, брат, нету, пустое место, — сказал он.

— Нет, где же?

— Да, нету. Гарь одна, пожар, видно, зализал. Видать–старая гарь; знать, в голод это, без народу.

— Мамка где, Еремка? Не вижу… — заплакали слепые глаза.

— И так не увидел бы, — буркнул Егорка.

Молча стояли. Балалайка грыз травку.

— Звонят, где? У нас не было церкви. Я слышу… где Егорка? — забеспокоился Мигай.