Знает Микитка подпасок, что горе на свете есть. Лежит оно в сумке у злого черного монаха и c ним где–то по свету шатается…
По городам, по большим дорогам, по селам, по домам и людям. Говорил Микитке про горе дедушка Андрюша. Отца–матери у Микитки нет (бывают сироты и он сирота), а есть у него медный рожок и лыковые новые лапти за спиной.
По утрам, когда поля лежат в тумане, выходит Микитка на улицу, садится на прясло, поднимает свой медный рожок и начинает дудить. Дудит он, а ему откликаются влажные поля, откликается лес, из–за реки слышится отклик, и радостно Микитке, думает он, что будит своим рожком весь мир.
Выходят на Микиткин рожок коровы с мыком, овцы, свиньи, выбегают из дворов прыгуны–козлята, а потом выходит и сам дедушка Андрюша с кнутом.
Дедушка Андрюша набольший над Микиткой — пастух в починке Кугунур — Большое поле. Кругом починка действительно большие поля, верст на восемь. Кугунур заплаткой сел, своя плешь у починка небольшая.
Собирает Андрюша скот по улице и угоняет в поля, а Микитка все дудит и дудит. Немного поздней забирает он скот у заспавшихся хозяек и с ним уходит к главному табуну.
Знает Микитка, что горе на свете есть, а не видал его, не заходило оно в починок Кугунур. Бывало, слыхал Микитка как говаривали люда:
— Корова в овраге теленочка родила, задохнулся, не доглядел ты, дедушка, горе–то какое!..
— Кобыла ногу зашибла, пахать бы, люди пол поля обернули, а у нас? Горемычные мы…
— У людей праздник, а у тебя, Микитка. работа, вставай, дуди, паси, сиротинка ты горькая.
Но не верил парень, что это и есть горе.
— Горе к нам не заходило, нечего попусту жалобиться, обходит оно нас, чуждается! — скажет на людские слова дед Андрюша и отвернется.
— Не горюй! Кому соха, кому скот пасти, у кого праздник, у кого рожок, так што ль, Микитка? — Похлопает подпаска по спине.
— Так, дедушка! — Ответит Микитка и смолит себе подошвы у новых лаптей, чтобы крепче были, не поддавались жесткому жнивью и скошенной траве. Скот разбрелся, ищет непрокосы, в лесу кукует последним кукованьем кукушка.
Слушает подпасок звонкое кукованье и не горько ему, напротив, радостно щемит в сердце.
По одно лето лежал Микитка на берегу реки и слушал кукушку и казалось подпаску, что кукует она совсем по–иному, грустно, будто плачет и надрывается над кем–то. Подсел к Микитке дедушка Андрюша и сказал:
— Горе, Микитушка, пришло, теперь пришло, не в сумке монах принес (это я тебе для понятности говорил), с засухой, с бездождьем пожаловало, с ветром налетело. Горе починку, горе скотине, дедушке Андрюше и Микитке подпаску! — Верно — теперь горе?!
— Не знаю, дедушка, — ответил подпасок.
— Пришло. Микитка… побеги–ка, овечки далеко забрели. Измучился ты, ничего, ничего. Э-эх!
Андрюша поднял старые, выветренные многолетним пастушеством глаза и вздохнул: — Поля. Травки скотинушке надо, а травки–то нету. Пыль… песок… межи золой рассыпались.
Побрел дед обходом грудить стадо.
Большие поля лежали, как пыльные разливы. Над ним коршуном летал жаркий ветер, вцеплялся в межи и выбивал последнюю траву. Ветер вгладывался в песчаный берег речушки, перемалывал его в желтую муку и засыпал последние водопои.
Андрюша остановился над речушкой и, покачав головой, проговорил:
— Высохла. Нет протоку, не доит небесная коровка.
Речушка стояла болотом. Скот измесил иловатое дно и замутил воду, никак не отстоится и не очистится.
Дед обходил стадо и рассуждал:
— Разбрелась, не табунится скотина. У коей ноги крепки, держится, ищет, чего–то находит, а коя ослабла…
Старик заметил буренку, которая лежала и не могла подняться. Он погнал ее кнутом и уговором:
— Ну, вставай, вставай, нельзя ложиться, земля притянет, не поднимешься. Вдругораз сегодня легла, сказать надо, чтобы дома тебя оставили, резали чтобы, издохнешь.
Корова слушала пастуха и мычала, потом поднялась и, шатаясь, пошла разыскивать траву среди пыльных и душных просторов.
Дед завидел бегущего подпаска и подумал:
«Эх, не случилось ли чего? бежит больно. Замотался парень, лапотки надо ему сделать».
За плечами у Микитки не было запасных лаптей. Бродит голодный скот, ищет траву, не дает присесть, и некогда Андрюше сплети для подпаска новые лапти.
— Дедушка, овечку унесли Падчаринские! — Крикнул подбежавший Микитка,
— Да что ты говоришь? — Андрюша затряс головой.
— Верно, и меня видели, а забрали. Бежал я, не догнал, двое их.
— У двоих не отобьешь, вот оно… какую хоть, чью?
— Ивана Кривого, серую.
— Горе–то… Воровать на глазах пошли. Беги туда, чтоб оставших не унесли, сгрудь стадо.
Подпасок убежал. Дед остановился среди поля и рассуждал:
— Не по плечу Микитке табун. Что будет? Сказать издохла, искать пойдут, не оставят так. Волки? Не бывало волков, забыли с коих пор. Не скроешь, не утаишь. Может тучка набежит? Нет. пылью замутилось небо, вылились все тучки, пробежали. Э-эх! поля–а–а!
