Микитка шалавый - [4]

Чаще проходили мимо протянутой Микиткиной руки, чаще и злее закрывали окна перед ней.

На базаре у станции однажды взял Микитка кусочек хлеба у торговки и тихонько пошел, он не мог бежать. Догнала торговка, а Микитка присел у ее ног и ел, давился, но ел.

— Воришка, волчонок, съел уж?! — крикнула торговка.

Он поспешил забить кусок без остатка в рот.

— Вот тебе, получай! Миллион стоит, — кулаком стукнула торговка Микитку по голове.

— Щенок бездомный, расплодили вас, а хлеба не приготовили, грабить пустили, чирей бы им на живот, чтобы не родили!..

Не понял Микитка обиду в словах, только больно было, как, в спину коленкой сунула торговка и сапогом двинула в ноги. Застучали Микиткины костоватые коленки.

«Съел хлеб… побили, чужой, нельзя!» — соображал парень, и черным камнем, булыжником, который приготовили бросить в тебя, представился ему чужой хлеб.

Отлежался Микитка. встал и пошел собирать гнилые помидоры, сердечки съеденных яблок, выглоданные арбузные корки. Жевал он слабым обессилевшим ртом, улыбался и тихонько говорил:

— Ничьи, ничьи…

V

Спать Микитка пришел туда же на площадь за кучу сухого навоза, но место было занято. Постоял Микитка над спящим человеком. Темная куча, не отличишь от навозу, только две голых пятки блестели парой медных пятаков; месяц на них остановился.

— Кто здесь? Спишь? Мое место занял. Вставай, мое оно! — сказал Микитка. Поднялась голова, два других пятака заблестели — глаза, и зубы белым забором, как у лошадиного черепа,

«Такой на огороде у починского Кузьмы Кураки повешен, ворон пугать и куриц» — вспомнил Микитка.

— Твое, а по–моему мое! — ответила голова.

— Я много ночей здесь спал.

— А что с собой места не взял? Твое бы было.

— Куда его, это не сумка.

— Вот и получается, место не твое. Вчера твое, сегодня мое. Своим считаешь — возьми!

— Уходи ты!

— Отбей… трусишь? Ну отбей!

— Я завтра раньше тебя приду и займу.

— А я тебя выгоню, пером вылетишь — голова опустилась на сухой навоз.

— Захватил!

— И не дам никому, ты вот не сумеешь, у тебя всяк отнимет.

— Бессовестный! — упрекнул Микитка.

— Помалкивай! Мое, мое… Будишь, дам вот по шее! Нищенка, знаю я тебя, просить тебе пристало, пойди место попроси, — голова поднялась снова, — Чего караулишь: ждешь, чтоб ребра посчитал? Получишь.

— Мое ведь занял. — Микитка заплакал.

— Ах, ты плакса. Тянет одно, пошел!

Захватчик двинул Микитку в спину и ударил по шее.

— Получи на дорогу. Чье место? Твое? Поди вон их из домов выгонь. Сумеешь, твое будет. Да где тебе! Не забудь новое место с собой захватить, не то отнимут!

Микитка ушел с площади и прилег на крылечке, которое выходило на улицу. Проснулся он от толчка ногой, над ним стоял человек и говорил:

— Нельзя здесь спать, иди, ну–ну!..

— Куда? Некуда! — вырвалось у Микитки.

— Я не знаю куда, а здесь нельзя, мешаешь, видишь дом, живут и ход.

Пошел Микитка искать место, где не живут. «Ничье чтобы… В чужое чтобы не попасть» — думал он.

Злил его больше всего тот, что занял место за навозной кучей на площади.

«Разлегся, присвоил, поди отбей. Хозяин у дома, нельзя, а тот нахрапом взял».

Заснул Микитка под мостом, в сухой каменной трубе, проложенной для стока воды. В ней было удобно и пусто.

«Ничье, мое будет» — засыпая, радовался Микитка.

Под утро, когда занималась заря и в трубе посветлело, пришел мужчина.

— Подвинься, малец! — попросил он.

— Мое это место! — сказал Микитка.

— Ха–ха, твое… ничье! — человек расхохотался.

— Ну, ничье, а я занял…

— Вот и подвинься. Казенное, дорожное, вместе погонят, Ничье — вот и делись.

— И отсюда погонят? — спросил испуганно парень.

— Увидит милиционер, не оставит.

— Где же можно, ничье чтобы, и погнать было нельзя?

— Такого, пожалуй, не найдешь, а если и есть, так мало, редко. Свое иметь надо, без своего плохо! — человек лег рядом с Микиткой.

«Надо свое, и хлеб свой и место свое». Горько думал Микитка. А тот, который занял навозную кучу, злил.

VI

Микитка нашел дом, где записывали на кормежку, тот, в котором его бросил председатель. У закрытой двери стояла очередь голодающих ребят. Микитка встал в очередь. На стене над ним картина — Ребятам барыня кашу раздает. Голодающие ребята, а барыня на учительницу похожа. Видел ее Микитка, она по полю мимо табуна проходила и остановилась, послушала медный голосистый рожок. На картине было что–то написано. Силился понять Микитка, но не мог.

«Кормите все, я вот кормлю», — подумал он, — «А может и нет».

— Прочитать думаешь? По–американски написано, по–заграничному: Арой зовется, ребят голодающих рисовой кашей кормят, — сказал один из оборванцев.

Заглянул Микитка в лицо говорившему и спросил:

— Будто видел где? — Показалось ему лицо знакомым.

— Узнаешь? А я тебя сразу узнал. Шалавый ты.

— Нет, Микитка Неподпасок!

— По–моему шалавый, тихоня, вчера я тебя прозвал так. квартиру свою ты не мог отбить.

Обида подкатила у Микитки.

— Бессовестный ты! — крикнул он.

— Не шалавый, а ты шалавый, и везде тебя погонят, обижать будут, зубов у тебя нету. Зачем сюда?

— На кормежку записаться.

— Кусочки поперек горла стали. Где ночевал?

— Не скажу.

— Боишься? Говори, я не выгоню, на старой твоей квартире удобно. Съедят вот тебя, поймают ночью и сожрут.