Всегда в седле (Рассказы о Бетале Калмыкове) - [87]

— Э-э, ваше благородие, — развязно отвечал тот же казак, — дураки разве те комиссары, чтобы лезти в горы в этакий мороз.

— Заткнись!..

— Это нас начальство не пожалеет. А комиссары, они не без понятия.

— Кому сказал, — закрой рот!

— Закрыл, ваше благородие.

Есаул присел на корточки, выгреб палкой уголек из костра, прикурил самокрутку.

— Сам генерал Эрдели обещал мне, что на месяц домой всех отпустит, ежели изловим кого-нибудь из красных комиссаров.

— Мало чего… — пробурчал другой казак.

— Не веришь генералу?

— Поживем — увидим.

Бетал не стал слушать дальше и пополз к своим.

— Кто они? — спросил Орджоникидзе, когда Калмыков возвратился.

Лицо у Бетала озабоченное и хмурое. Ясно, что вести он принес неутешительные.

— Белые. Из-за нас тут торчат. Поджидают, сволочи.

— Что будем делать?

— Надо пробиваться!

— Сколько их?

— Двадцать три.

— Ну и горяч же ты. Не годится это. Они нас перестреляют, и все.

— Тогда какой выход? Возвращаться?

Орджрникидзе пожал плечами, лихорадочно обдумывая положение. Нервно подергал ус.

— Нургали, — обратился он к проводнику. — Нет ли другого — пути к перевалу? Нельзя ли как-нибудь обойти засаду?

— Нэт! — односложно ответил чеченец.

— Хоть тропинку вспомни.

Нургали прищурился, медленным взглядом обвел утонувшие в сумраке горы. Узкие глаза его стали похожи на две едва заметные щелки.

Тропинку… Легко сказать, — зимою, в мороз, отыскать на заснеженном перевале давно заброшенную прерывающуюся тропу.

— Мы не можем, не должны возвращаться, как бы ни был велик риск, — сказал Калмыков.

— Да, — невесело заметил Серго, — как в сказке: налево пойдешь — сам останешься жив, но конь будет убит; направо пойдешь — сам погибнешь… Только у нас и того хуже, выбора вовсе нет: сзади — Деникин, впереди — казаки. А свернешь с дороги, — загремишь в пропасть.

Орджоникидзе снова задумался и, скрепя сердце, хотел было принять предложение Бетала, но в эту минуту глянул на Арусак, качавшую ребенка, и слова застряли у него в горле.

Потом мелькнула мысль о возвращении и о попытке прорваться в Дагестан. Но и ее пришлось отвергнуть: в Дагестане хозяйничали турки и вооруженные банды религиозных фанатиков Узун-Хаджн. И те, и другие ничуть не лучше деникинцев.

Оставался единственный выход — обойти казачий пост никому не известными тайными тропами.

Все взгляды были устремлены на Нургали. И он понял, чего от него хотят. Он знал одну такую тропу. Но ходил по ней лишь однажды, да и то летом.

— Идем, — тихо сказал Нургали. — Дай нам аллах хороший дорога.

Он нахлобучил шапку на самые брови, крест-накрест затянул на груди башлык.

— Тихо надо, совсем тихо, — предупредил он. — Лошадь водить на повод будем, ехать не будем.

Все спешились, и Нургали удовлетворенно буркнул себе под нос что-то по-чеченски. Ему нравилось, что его распоряжения беспрекословно выполняются. «Хорошие, уважительные люди большевики, — думал он. — Закон знают. Помоги бог провести их через перевал».

Нургали шел медленно, осторожно тыча палкой впереди себя, прежде чем поставить ногу. Ведя лошадей в поводу и напряженно глядя себе под ноги, шли за ним остальные. Ребенка Арусак по-прежнему нёс Бетал Калмыков.

Тропинка все время карабкалась вверх, но проводник не останавливался, видимо, торопясь до полной темноты увести отряд как можно дальше от казачьего поста.

— Как там женщины? — не оборачиваясь, спросил Орджоникидзе.

— Пока не отстаем, — переведя дух, ответила Зинаида Гавриловна.

— А тебя, Бетал, Гагана еще не уморила?

— Пустяки. Лишь бы она не проснулась.

— Не проснется. Луна всходит. А грузины говорят, что в лунную ночь дети спят крепко.

Над хребтом действительно взошла луна, осветив горы, снег и путников дрожащим голубоватым светом.

Ветра не было, только — мороз. Сухой снег жалобно повизгивал под ногами.

Нургали стал чаще останавливаться, давая отдых уставшим людям и лошадям. Но долго отдыхать все равно было невозможно: холод усиливался.

Перевалило за полночь. Погода стала портиться. Со дна ущелья, укрытого теперь густым чернильным мраком, потянулся туман, затрудняя дыхание. Небо и звезды заволокло черными тучами, и только побледневший край лунного диска, плывшего куда-то среди облаков, продолжал ронять неверный свет на тропу.

Нургали продолжал подниматься. Еще медленнее, чем прежде.

Вскоре луна исчезла, стало совершенно темно: в двух шагах ничего не видно.

— Похоже на вчерашнюю ночь, — раздался голос Бетала. — Это уж никуда не годится…

Орджоникидзе попытался шутить:

— Аллах выказывает нам свое расположение — вот и накрыл буркой, чтобы казаки не обнаружили!

— Было бы лучше, если бы он приберег свою бурку для чего-нибудь другого, — сказал Калмыков.

Нургали остановился, выругавшись по-чеченски.

Понял его только Орджоникидзе:

— Что? Темно?

— Совсем не видно. Свет надо.

— Зажигайте фонарь, — распорядился Серго. — Туман. Никто не увидит. Да и отошли мы далеко от того места.

Туман с каждой минутой густел. Желтый кружок света с фонаря с трудом пробивал сырую клубящуюся пелену и, обессиленный, замирал где-то в двух-трех шагах.

Держа в одной руке палку, которой он беспрестанно ощупывал дорогу, а в другой — фонарь, Нургали передвигался с трудом, как будто тащил на своих плечах тяжкую ношу.