Всегда в седле (Рассказы о Бетале Калмыкове) - [86]

Калмыков вполголоса запел. Но девочка не собиралась успокаиваться и заливалась плачем. В конце концов матери пришлось взять ее. Бетал снял бурку и соорудил из нее подобие шалаша с помощью двух кизиловых прутьев.

— Тут ты сможешь ее развернуть, — жестом пригласил он Арусак в импровизированный шатер. — Она, видно, мокрая… Сейчас костер будет…

Нургали развязал мешок, в котором они везли сухие дрова, вытащил из него несколько поленьев и искусно развел перед буркой костер. Было уже совсем светло, и он не опасался, что огонь и дым заметят казачьи сторожевые посты.

Над огнем на камнях поставили ведро с водой. Бетал нацедил ее из незамерзающего маленького родничка, бьющего из-под скалы.

Ветер переменил направление и дул теперь снизу, со дна ущелья, завивая над костром слоистый шлейф дыма.

За хребтом порвало плотную завесу туч, и по снеговым вершинам ударили пронзительные лучи солнца. И сразу заплескались на обледенелых склонах янтарные краски, порозовел горизонт, стало чище и выше потеплевшее небо. Засуетились над горами обрывки туч и поплыли куда-то на север, унося с собой яркие блики зари…

Путники грелись калмыцким чаем.

Серго сидел на большом камне, и, прихлебывая из жестяной кружки обжигающий губы напиток, другой рукой озабоченно рылся в карманах своего полушубка.

— Вот, нашел наконец! — торжественно провозгласил он.

На ладони у него лежал кусок шоколада, завернутый в измятый листок фольги. Орджоникидзе старательно сдул с него налипшие крошки и подошел к Арусак, которая по-прежнему сидела с дочкой под буркой.

— Сейчас напоим Гагану. Дайте-ка кружечку… — Он бросил в чай шоколад и, поболтав, протянул матери. — Угощай нашу царевну! Пусть пьет на здоровье!

— Темно тут у меня, — сказала Арусак. — Да и согрелись мы… Снимите, пожалуйста, бурку.

Жмурясь от удовольствия и чмокая, малышка охотно пила из чайной ложечки коричневую теплую жижицу. Все сгрудились вокруг, позабыв о своих собственных делах и заботах.

Мать и дитя…

Было в этом совсем простом, внезапно остановившемся мгновении жизни что-то скульптурно-величественное, вечно таинственное, вечно манящее…

Просветлели небритые огрубевшие лица, будто упал на них отблеск далеких воспоминаний о том, что давно уже позабылось в грозном дыму боев, в тяготах походной судьбы.

Забылось, ушло куда-то в небытие все страшное и плохое, — исчезли волнения и тревоги. Никто не думал о превратностях предстоящей дороги, о том, что по пятам отряда могут идти казаки.

Нургали первым нарушил молчание:

— Солнце. Пора… — сказал он тоном, не допускающим возражений.

Отряд растянулся длинной цепочкой. Впереди — проводник, за ним по одному двигались остальные.

Узкая извилистая тропа круто поднималась вверх. Копыта лошадей скользили на обледеневших камнях. Чем выше, тем становилось все холоднее.

Женщины ехали на самых смирных лошадях. Они стоически переносили все трудности опасного путешествия, хотя ни Арусак, ни жене Григория Константиновича никогда раньше не приходилось преодолевать верхом таких расстояний в горах.

Ребенку, которого держал на руках Бетал Калмыков, мерное покачивание коня вполне заменяло зыбку, и девочка крепко спала весь этот утомительный и трудный день.

До Хевсурского перевала оставалось еще много часов пути.

…Небо, бледно-жёлтое и пустое, еще хранило остатки дневного света, а горы вокруг и тропа уже подернулись вечернею синевой.

Отряд огибал скалу, когда Нургали резко и предостерегающе вскинул руку вверх.

Все остановились. Серго и Бетал подъехали к проводнику.

За поворотом, в сотне шагов от тропы, чернел полукруглый провал пещеры. У входа в нее сидело несколько человек.

Нургали и его спутники молча рассматривали их, спрятавшись за каменным выступом.

— Много люди, — сказал Нургали, нахмурившись. — Плохой люди. Дорога перевал нету… засада.

— Кто же это нас встречает? — прошептал Серго, доставая бинокль. Бетал последовал его примеру, отдав маленькую Гагану матери.

— Казаки, — сказал Калмыков.

Орджоникидзе долго смотрел в бинокль.

— Форма действительно казачья, но уточнить не мешает.

— Я пойду.

— Хорошо. Но будь осторожен.

Бетал спешился и, сбросив с плеч бурку, пополз, искусно прячась за валунами. Он так близко подобрался к сидящим возле пещеры, что мог слышать каждое их слово.

Однако прежде всего он пересчитал лошадей, лениво жующих жвачку. Двадцать три. Значит, столько же и всадников — лошади все оседланные.

У костра сидело только семеро. Лица их были освещены багровым отблеском. Они жарили на шомполах мясо. За плечами у некоторых — карабины. Несколько карабинов прислонены к скале, у входа в пещеру.

Пожилой бородатый казак (он сидел к Беталу лицом) пьяным голосом затянул старинную песню:

За Кубанью; за рекой, там казак гулял;

Не один казак гулял, со товарищем…

Нестройный хор подхватил:

Как товарищ-то его развороный резвый конь,

Оборонушка его — шашка вострая…

Из пещеры вышел есаул.

— Отставить! Почему орете?

— Поем, ваше благородие, — ухмыльнулся бородатый. — Песня душу греет, нешто не знаете?

— Дура! — равнодушно выругался есаул, подходя ближе к костру. — Сколько раз вам объяснять, что здесь могут появиться большевистские комиссары. A ты горланишь. Сигнал, значит, даешь, чтобы остерегались.