Всегда в седле (Рассказы о Бетале Калмыкове) - [84]

Поддерживая с ними постоянную связь, Гикало рассчитывал по возможности вооружить и объединить эти разрозненные группы, а затем уничтожить карательные отряды, разосланные Деникиным по горным селениям и аулам.

После наступления сумерек хаджи привел к Орджоникидзе плотного смуглолицего чеченца лет двадцати семи. Черные как смоль усы молодецки закручивались вверх, темно-карие глаза смотрели доверчиво и спокойно.

— Он покажет Дорогу.

— Горные тропы знаешь? — спросил Калмыков у молодого чеченца.

— Он чабан, — сказал хаджи. — Всю жизнь чабан. Не раз переходил через горы. Завяжи ему глаза башлыком — не заблудится.

— Тогда все в порядке, — сказал Григорий Константинович, с любопытством разглядывая проводника.

А тот, пока о нем говорили, не поднял головы и смущался, как девушка.

— Как же тебя зовут? — спросил Орджоникидзе.

— Нургали зовут.

— Ну что ж, Нургали… Значит, пойдем вместе.

— Пойдем…

…Черная бурка ночи укрыла ущелье. В густом, непроглядном мраке не было видно ни звезд, ни очертаний хребта. Лишь еле заметно и расплывчато маячили вдали серыми пятнами снежные вершины гор.

Лучшей ночи нельзя было и пожелать, если бы не холодный морозный ветер, насквозь продувавший ущелье.

Все было готово к отъезду. Сумки приторочены к седлам, вычищены и накормлены кори.

Орджоникидзе и Калмыков знали, что люди из карательного отряда, остановившегося в ауле, спят крепким сном после обильного возлияния, о чем позаботились верные друзья хаджи. А сам ротмистр так увлекся зеленым змием, что к вечеру уже едва ворочал языком.

Настал час отъезда. Орджоникидзе подошел к хозяину дома.

— Мы никогда не забудем того, что ты сделал для нас, — и Григорий Константинович крепко пожал сухую руку старика. — Но я уверен: скоро наступит день, когда мы сможем ответить тебе добром на добро! Обязательно наступит!..

— Счастливой-дороги, Серго!

В это время всхлипнула Арусак, заворачивая в одеяло свою маленькую дочь.

— Ради аллаха, — хаджи бросил на нее сочувственный взгляд, — не берите с собой в такой холод детей и женщин.

Арусак отрицательно покачала головой в ответ на молчаливый вопрос Григория Константиновича. Нет, они с маленькой Гаганой и Зинаидой поедут вместе со всеми. Они не могут и не хотят оставаться.

— Тогда не берите ребенка. Наша невестка будет заботиться о малютке, как о родной дочери. Пожалейте дитя! — старик мягко положил ладонь на плечо Арусак. — Послушай, сестра, даже мужчине опасно отправляться в путь ночью и в такую стужу. А ты — только слабая женщина. Оставайся.

Огромные черные глаза Арусак повлажнели. Она молча смотрела на старика, не зная, на что решиться. Наконец она порывисто обняла его, залилась слезами и поцеловала. Вытерла концом платка свое мокрое лицо и взяла на руки дочку.

— Я готова.

Чтобы обойтись без лишнего шума, лошадей выводили по одной и в поводу вели за околицу.

Когда весь маленький отряд собрался у опушки леса, было уже за полночь. К рассвету нужно было уйти в горы.

Нургали ехал впереди, поминутно останавливаясь и вглядываясь в темноту, чтобы не растерять своих спутников. Дорога петляла среди кустарников и валунов, то спускаясь вниз, то круто карабкаясь вверх. Они почти не разговаривали: ветер хлестал в лицо колючей морозной пылью и снегом, стоило слегка отвернуть башлык — и захватывало дыхание.

Орджоникидзе отпустил поводок, дав лошади волю, и погрузился в воспоминания. Так легче было коротать время. Он и раньше замечал, что в темноте его редко клонило ко сну, большей частью он настраивался на задумчивый лад, и тогда сами собой, безо всякого усилия с его стороны, перед ним одна за другой проплывали картины пережитого.

…Вот первый арест. Это случилось в Гори, когда ему еще не сравнялось и восемнадцати лет. Высокий грузный жандарм вытряхнул у него из-за пазухи пачку большевистских листовок. Волчком завертевшись в руках у жандарма, Серго вырвался и убежал. Его догнали и посадили в горийскую тюрьму…

Потом были тюремные камеры в Сухуме, в Кутаисе. Потом Курхен, Батум, Баку… Из последних пятнадцати лет около восьми он провел за решеткой. Была и сибирская ссылка.

Воспоминания возникали отрывочные, несвязные. Они беспорядочно наскакивали в его сознании одно на другое, неожиданно расплывались и исчезали.

…Франция, Цариж. Затем — маленький, патриархальный, типично французский городок Лонжюмо. Здесь он впервые видел и слышал Ленина. Было это в 1911 году в созданной Ильичем в Лонжюмо партийной школе.

Ничего внешне броского, примечательного не заметил тогда Серго в облике Ленина. Большой, высокий лоб, лысая голова, мягкий прищур глаз. На всю жизнь запомнились глаза — бесконечно глубокие, человечные. И речь — чуть картавая, необыкновенно страстная, убежденная…

…Все куда-то отодвинулось, померкло. И эта морозная, черная, как сажа, ночь, и их опасное путешествие, и все мелкое, личное. Оставался только Ленин, только он один…

Орджоникидзе выполнял многие поручения Владимира Ильича. Дважды ездил он к нему на станцию Разлив, бывал в знаменитом шалаше, ставшем теперь революционной историей.

На всю жизнь запечатлелись в памяти Серго этот шалаш из ветвей и свежескошенного сена и пенек, на котором обычно сидел и писал Владимир Ильич.