Всегда в седле (Рассказы о Бетале Калмыкове) - [89]

Выждав с полчаса и убедившись, что враги больше не появятся, Орджоникидзе дал команду трогаться в путь. За день нужно было во что бы то ни стало преодолеть перевал — у них кончались запасы еды.

Проселок постепенно сужался, превращаясь в обычную горную тропу, полого поднимавшуюся вверх. Было холодно, как и вчера, но, почувствовав близость цели, люди воспрянули духом. Даже лошади пошли веселее и меньше падали, спотыкаясь о камни, покрытые снегом и льдом.

Бетал ехал, по-прежнему держа на руках Гагану. Закинувшие трое суток он привык чувствовать возле своей груди это маленькое существо, такое далекое от всего того, что совершалось сейчас и с ними, и с нею самой. Юна мирно посапывала, убаюканная покачиванием лошади, и Калмыков, открывая иногда ее личико, улыбаясь, смотрел, как она причмокивает во сне губами. На одном из поворотов дороги едва не случилась беда. Лошадь Бетала скользнула обеими задними ногами и, осев на брюхо, поползла вниз. Калмыков откинулся в сторону и, высвободив из стремян ноги, упал, больна ударившись боком о камень: руки его были заняты Гаганой.

Лошадь дрыгала ногами, повиснув над обрывом.

Все бросились к Беталу, помогли ему подняться. Нургали успел схватить обезумевшую от страха лошадь за повод и медленно, с огромным трудом помог ей встать.

Калмыков заглянул в пропасть.

— Да… — протянул он. — Костей не соберешь.

…Солнце уже садилось, когда отряд Серго Орджоникидзе достиг самой высокой точки Хевсурского перевала.

Внизу, освещенная багрянцем заката, лежала Грузия.

Не скрывая своей радости, Григорий Константинович сорвал с головы шапку и закричал так, что голос его гулким эхом отозвался в долине:

— Эге-е-й! Здравствуй, Грузия!..

И, переведя дыхание, добавил уже другим тоном:

— Но без меньшевиков и эсеров…

* * *

— Торговал, говоришь?

— Так, уважаемый хаджи. Торговать ездил. Совсем обнищали мы, горцы. А войне конца нет, затянулась война. Чем владели мы, — все пропало, все отобрали у нас. Белые придут — берут, красные — тоже… А скот на Курджин погнали, так его по дороге отбили бандиты. Совсем Мало осталось на продажу.

— Какие еще бандиты?

— А бог их знает. Вроде бы горцы, да только с погонами Ответ не понравился хаджи. Он недовольно пожевал губами.

Двойной подбородок его отвис.

— Мир погряз во грехе, — брюзгливым голосом заговорил он. — А мусульман в нечистые дела втянули гяуры. Разве есть теперь достойные люди? Если не украдет один у другого, не предаст товарища своего, не повоюет на чужой стороне, не отнимет соседскую долю, — так и спать спокойно не сможет… Не было у горцев прежде таких обычаев! Гяуры и отступники от истинной веры принесли их!..

Хаджи снова вскинул свой внушительный подбородок. Кадык его задрожал:

Но велик аллах и неизреченна мудрость его! Скоро! Скоро заживем мы своим умом, по своим законам, свято храня честь своей веры. Хвала аллаху, взбрело в голову этим русским гяурам сотворить революцию! Нынче у них собственных дел по горло, и нас они оставят в покое! Клянусь, знал великий Шамиль, упокой аллах его душу, чего искали урусы на. земле Кавказа. Не земли, не воды искали… Мечтали горцев сделать рабами…

Так ораторствовал перед Беталом Калмыковым небезызвестный Узун-Хаджи, дагестанский правитель, вынашивавший планы создания «независимого Дагестана под зеленым знаменем шариата.

…Возвращаясь с партийным заданием из Грузии в Кабарду, Калмыков был арестован узунхаджиевцами.

В темном сыром подвале, куда его заточили, Бетал имел время тщательно обдумать свое положение. Ничего хорошего оно ему не сулило. Он был достаточно наслышан об изворотливом уме и вошедшей в пословицу хитрости Узун-Хаджи, чтобы рассчитывать на легкую победу в предстоящем единоборстве с ним.

Главную слабость грозного своего противника Калмыков видел в его приверженности к религиозной догме, независимо от того, была эта приверженность искренней или лживой.

Во всяком случае Калмыкову точно было известно, что расположить к себе правителя и усыпить его бдительность можно лишь одним способом — обнаружив свою преданность мусульманству и шариату.

И Бетал решил употребить против Узун-Хаджи его же оружие.

Схватили Калмыкова по доносу в одном из высокогорных дагестанских аулов, где в тот момент находилась резиденция Узун-Хаджи. Стоило последнему услышать слова: «большевистский комиссар», как он немедленно распорядился пристрелить арестован-ного, даже не пожелав взглянуть на него. Скоропалительное решение Узун-Хаджи в известной мере было спровоцировано Нури-пашой, недавно приехавшим из Турции и неотлучно находившимся при особе правителя.

Место, где должны были расстрелять Бетала, было расположено на другом конце аула, за крайними саклями.

Когда его повели по извилистым узеньким улочкам, он, не жалея голоса, затянул по-арабски зачир, молитвенное песнопение, памятное ему еще по тем временам, когда он босоногим мальчишкой бегал за «премудростью аллаха» в хасанбиевское медресе. Теперь пригодились уроки муллы.

Из саклей выбегали горянки, не успевшие обмыть руки, по локоть измазанные мукой и тестом, из дворов и конюшен с любопытством выглядывали степенные мужчины, побросав свои хозяйственные дела, из окон тайком подсматривали юные невесты, а вездесущее племя, мальчишек шумной ватагой тянулось за «красным комиссаром», которого сам Узун-Хаджи приговорил к смерти.