Всегда в седле (Рассказы о Бетале Калмыкове) - [74]
Оставленный Чежоковым солдат, бродивший поблизости с винтовкой в руках, услышал голос Назира.
— Ты еще жив, несчастный?..
— Да-а-а… Слушай… Расскажи людям все, что ты здесь видел. Пусть знают…
— Еще чего захотел, — буркнул солдат, с опаской подходя поближе и вглядываясь в белое, без кровинки, лицо Назира, освещенное луной. — Не положено…
— Ты же человек…
— Что из того? Подневольный я…
— Тогда дай мне тулуп… Холодно…
— Тебя и оставили в живых, чтобы ты замерз…
— Это ты меня вытащил из ямы?..
— Я.
— Значит, пожалел? Так добей меня… Слышишь, застрели, чтобы я не мучился…
— Нельзя. Не положено, — часовой отошел от ямы.
Через минуту одинокая фигура его замаячила наверху, над кручей. Он ходил по тропинке, притопывая ногами.
Назир почувствовал, что боль становится все глуше и постепенно уходит. Но тело сковало холодом, и он уже не пытался пошевельнуться. Он стал складывать гыбзу[38]. Он пел ее шепотом, едва слышно, а ему казалось, что он поет во весь голос, как бывало раньше, когда молодежь. Хасанби собиралась на праздники. Слова и мелодия песни, которую слагал Назир, были гневными и разящими, как кинжал. Он проклинал в своей гыбзе всех белых, проклинал убийц своего отца.
Охранник наверху перестал ходить. Он слушал Назира, и непривычные, дерзкие, как ему казалось, мысли приходили ему в голову.
…Почему зверски убили всех этих людей? Ну, ладно, пусть у Эдыка Калмыкова сын — главный большевик, — это дело другое. И друзья Эдыка тоже, пожалуй, из революционеров. А что сделал этот безусый юнец, за что он умирает?..
Назир застонал.
Часовой прислушался. Снизу больше не доносилось никаких звуков. Он быстро спустился и накинул на юношу тулуп.
— Спа… спасибо, — еле слышно отозвался умирающий.
По ущелью потянуло холодным пронизывающим ветром. Луну закрыли тучи.
…Всю ночь напролет часовой бегал по тропинке, похлопывая себя по бокам закоченевшими руками. Под утро и Атажукинский сад, и камни на берегу реки, и мохнатая, поросшая густым лесом гора Малая Кизиловка покрылись серебристым морозным инеем.
О многом передумал за ночь продрогший часовой. Иногда ему становилось страшно от собственных мыслей, но отогнать их, забыть обо всем, что произошло здесь, под кручей, он уже не мог, даже если бы и хотел.
«Выходит, правда все, что говорят люди о Заурбеке Даутокове? Шакал в человеческом облике. Грабит людей без жалости, стреляет и вешает, не разбирая, где правые, а где виноватые!.. И я — с ними! Не пора ли уносить ноги?.. Подальше отсюда?..»
Наступил сумрачный, серый рассвет. Потом вокруг посветлело, в разрыве между тучами проглянуло солнце.
Назир открыл глаза. Губы его зашевелились.
— Солнце встает…
К нему подошел часовой:
— Чего ты?
Но Назир молчал. Голова его безжизненно откинулась набок.
Солдат долго стоял над ямой.
— Правду говорят люди, что и умереть нужно достойно, — сказал он тихо.
В ТЕ ДНИ…
Зима тысяча девятьсот девятнадцатого…
Трудное, суровое время для большевиков Северного Кавказа…
Убит врагами Ной Буачидзе, председатель Терского Совнаркома. Отступает потерявшая почти половину людей Одиннадцатая Красная Армия. Часть ее осталась на Тереке, часть двинулась к Астрахани, через безводные ногайские степи. Голод, болезни косят бойцов.
Деникин захватил Харьков, Ростов, Орел, Воронеж и приближается к Туле. А за Тулон — Москва…
В тылу Добрармии продолжали войну с белыми порядком потрепанные в боях красноармейские части и партизанские отряды. По приказу Деникина на Терек двинулись два офицерских корпуса. Командовали карательной экспедицией генералы Эрдели и Ляхов…
Бетала разбудили выстрелы. Еще не понимая, что произошло, он мгновенно вскочил с постели и, не одеваясь, подбежал к окну.
Над Владикавказом едва занимался хмурый рассвет. В предутренней мгле Калмыков разглядел на улице множество теней, метавшихся от одного дома к другому. Изредка мигали вспышки выстрелов. На плечах одного из стрелявших Бетал увидел погоны. Сомнений быть не могло: в город ворвались белые.
Он быстро оделся, не зажигая света. Прицепил к поясу свой неизменный маузер и, выйдя на улицу, спрятался за массивной колонной здания.
За углом раздался цокот копыт о булыжную мостовую, и мимо Бетала с гоготом и криками пронеслась группа конных казаков. Они, как видно, направлялись к бывшему кадетскому корпусу, где теперь были расквартированы бойцы горских революционных отрядов.
Теряясь в догадках, что же все-таки произошло и каким образом белые оказались в центре Владикавказа, Калмыков вынул маузер и, сняв с предохранителя, побежал вслед за казаками, стараясь держаться в тени домов.
Когда он пересекал улицу, перед ним, в нескольких шагах, неожиданно выросли силуэты трех солдат, тащивших громоздкий черный ящик неправильной формы. В темноте Калмыков не сумел разглядеть, что это такое. На плечах у солдат болтались довольно объемистые узлы.
Бетал догадался, что это мародеры, и укрылся за афишною тумбой. Не успели они поравняться с ним, как из ближнего парадного с криком выбежала женщина:
Оставьте ради бога! Ну зачем оно вам!.. Только разобьете! — просила она, хватаясь за ящик.
— Проваливай! — грубо оттолкнул ее один из солдат.
