Всегда в седле (Рассказы о Бетале Калмыкове) - [70]

— Кто такие? — спросил правитель, круто осадив коня и сделав знак своим конникам остановиться.

— Пристав Адельгери Астемиров, господин полковник! Арестовал семью Бетала Калмыкова!

— А-а-а? Калмыкова, говоришь?

— Так точно! Вот его отец…

Клишбиев медленно подъехал к Эдыку, с угрюмым любопытством разглядывая его.

Эдык не поднял головы.

Густые черные брови полковника сошлись на переносице. Он поднял руку и ударил старика нагайкой.

Эдык не шевельнулся. На щеке его вспухла багровая полоса.

— Это твое отродье мутит всю Кабарду! — загремел Клишбиев. — Большевистская собака! Я не забыл его со времен Зольского бунта!.. И теперь он не унимается — собрал войско в дырявых бешметах и с каким-то грузином[36] проливает кровь кабардинцев в нашем краю!

Полковник имел все основания ненавидеть фамилию Калмыковых. Конный полк, почти целиком состоявший из дворянских сынков и княжеских отпрысков, с которым Клишбиев пошел на Астемирово, возвращался теперь потрепанным и обескровленным. От недавно сформированного полка осталось лишь несколько неполных сотен.

Вот почему Клишбиев был взбешен.

Закусив губу, он снова размахнулся и изо всех сил ударил Калмыкова. Раздвоенный конец нагайки рассек старику веко, и по лицу его потекла струйка крови.

Но он не шелохнулся. Даже не посмотрел на Клишбиева.

Это еще больше взвинтило полковника.

— Ты что?.. Превратился в истукана?.. — закричал он и снова ударил.

Ни один мускул не дрогнул на суровом, окаменевшем лице Эдыка. Он стоял прямо и твердо, как вековой дуб, которому не страшны невзгоды и бури.

— Значит, ты не считаешь нужным отвечать, когда тебя спрашивают?! — задыхаясь от ярости, закричал правитель. — Так я заставлю тебя развязать язык!

С этими словами он поднял плеть высоко над головой и резко опустил вдоль бурки. Всадники, окружавшие его, спешились по этому знаку и, согнав женщин и детей с подвод, стали прикладами подталкивать всех арестованных к обрыву, нависающему над старым бороковским аулом.

Эдык повернулся спиной к пропасти, но лицом к палачам. Остальные последовали его примеру.

Было тихо. Люди стояли над кручей, стиснув зубы и с ненавистью глядя на головорезов Клишбиева.

С телеги донесся плач ребенка. Это был самый младший брат Бетала, завернутый в одеяло малыш Хасет.

К подводе верхом приблизился один из белогвардейцев и, потянувшись, подцепил ребенка за одеяло штыком и поднял над дорогой.

— Эй, подождите! Остался большевистский щенок!

Он направил лошадь к обрыву и бросил мальчугана под ноги Быбе. Она была близка к обмороку.

— Не трогайте детей, если вы мужчины! — негромко, но отчетлива сказал Эдык.

— А-а-а! Подал голос, красная сволочь! — загремел полковник.

— Не трогайте детей! — спокойно повторил Эдык.

Между тем перед ожидающими своей участи пленными выстроилась команда убийц с винтовками в руках.

К правителю метнулся худенький маленький кабардинец в черкеске, в котором Эдык узнал офицера уоркского полка Миту Джедмишхова.

— Господин полковник, — неожиданно звонким высоким голосом, в котором дрожали слезы, заговорил Джедмишхов. — Прошу вас не расстреливать арестованных! Мы оба с вами носим погоны, и я убедительно прошу вас…

— Что с тобой, Мита, — недовольно пробурчал правитель, — ты сошел с ума?

— Нет, я в здравом уме, полковник, и я ваш единоверец. Прислушайтесь к голосу разума и гуманности… поверьте, вреда не будет. И я… я имею право просить за них. Моя мать умерла, когда мне не было и двух месяцев… Меня выкормила вот эта женщина… — он показал на Быбу, прижимавшую к своей груди маленького Хасета. — Я ее молочный сын.

Сама Быба молчала. Она не могла на таком расстоянии узнать Миту: слезы мешали ей.

Клишбиев, насупившись, отвернулся. Ему была неприятна эта сцепа.

— Ты дворянин, — настаивал Мита. — Послушайся меня. Будь милосерден.

— Разве теперь существует милосердие? — буркнул полковник.

— Справедливость остается на все времена. Ее нельзя отменить или уничтожить.

— Глупости.

Джедмишхов круто повернулся и зашагал к осужденным. Став перед Быбой, крикнул Клишбиеву:

— Тогда стреляй! Но, прежде чем ты убьешь женщину, которая вскормила меня своим молоком, тебе придется покончить со мной! Стреляй, если можешь!

Правитель колебался. Миту Джедмишхова он давно знал как всеми уважаемого офицера, и ссора с ним сейчас, на виду у полка, могла произвести невыгодное впечатление на солдат.

Было и еще одно обстоятельство, с которым следовало считаться: мало кто рискнул бы тягаться с Митой в смелости и мужестве. Не сословным привилегиям, не состоянию обязан был сравнительно молодой Джедмишхов своим высоким чином (как и Клишбиев, он носил погоны полковника), а личным качествам.

К тому же не далее, как вчера, в кровопролитном бою под Астемирово Мита спас Клишбиева, буквально вырвав его из лап смерти.

Правитель не знал, как ему поступить. Пристрелить Миту, и делу конец? Но кто поручится, что это не вызовет бунта в полку?..

— Женщин бы увели и детей… — услышал он позади себя слова одного из солдат.

— Душегубы… — отозвался другой голос.

— Ладно, — криво усмехнулся полковник, — быть по-твоему, Мита! И правда, не к чему лишний грех на душу брать… Веди их, Астемиров, куда хочешь — хоть в рай, хоть в пекло!