Всегда в седле (Рассказы о Бетале Калмыкове) - [68]

Эдык нахмурился. Меньше всего сейчас он был склонен к откровенным разговорам.

— Нам хотелось бы отдохнуть с твоего позволения, — сказал он. — А за угощение — благодарим.

— Как вам угодно, — поднялся хозяин и повернулся к сыну: — Давай-ка, молодец, услужи дорогим гостям, которые оказали честь нашему дому…

Молодой Хапачев отодвинул в сторону низенький столик с едой и напитками и приготовил постели. Эдыку он постелил на массивной деревянной кровати, а остальным — на полу.

— Приятного сна, — сказал старик и вместе с сыном вышел из кунацкой, тихо, без стука притворив за собою дверь.

Эдык не сомкнул глаз, он весь был во власти смутной тревоги. Не прошло и часа, как он разбудил Хажбекира Хажимахова.

— Сходи во двор, осмотрись.

Хажбекир вышел и вскоре возвратился. Лицо его было спокойным.

— Все тихо, но похоже, что кто-то верхом покинул усадьбу… у коновязи не хватает коня. Но, может, мне и показалось. Туман сел. А в комнате женщин свет не горит…

— Не нравится мне все это, — покачал головой Эдык.

— Почему?

— Больно уж красноречив торгаш, так и разливается соловьем. И сын у белых служит.

— Хозяин уважает наши обычаи.

— Если бы только так.

— Валлаги, ты слишком подозрителен, Эдык. Думаю я, он нам зла не желает.

— Как знать… — Эдык прищурился и потер рукою высокий лоб. — Ехать пора. Распрощаемся с хозяевами, скажем спасибо за еду и за отдых и уедем.

Стали собираться к отъезду. Узнав, что гости поднялись, снова пришел старик Хапачев.

— Удивляешь ты меня, Эдык, — обиженно сказал он. — Побыл несколько часов и запрягаешь коней. Задержись ради аллаха, не оставляй в моем сердце обиды!

— Беркет бесын[35], уважаемый, — поклонился Эдык. — Не сомневаемся в твоей доброте и щедрости, но мы должны ехать… Подводы готовы, пора… За гостеприимство — благодарим, и дай аллах тебе здоровья и бодрости!

Хозяин был явно растерян.

— Там стреляют… Война там, Эдык…

Эдык внимательно оглядел двор и вдруг резко повернулся к Ха-пачеву:

— Где сын? Что-то не видно его. Попрощались бы…

Хапачев потупился. Он был в явном затруднении.

— Сын? Сын… это… родственник заболел, да и по торговым делам надо ему… Послал я. Скоро вернется.

— А следовало бы попрощаться, — повторил Эдык, отходя к подводам, на которых уже сидели его домочадцы и родственники, готовые продолжать нелегкий и опасный путь. Но им не удалось даже выехать из усадьбы. На улице послышался топот копыт, и в распахнувшиеся ворота на взмыленных лошадях влетело человек двадцать всадников во главе с участковым приставом Адельгери Астемировым. Они моментально окружили небольшой обоз.

— Связать! — заорал пристав.

Всадники спешились. Сопротивление было бесполезно: защелкали затворы винтовок, со всех сторон на беженцев смотрели вороненые дула.

Эдык узнал нескольких уорков из белогвардейского полка Серебрякова. На плечах у них поблескивали новенькие погоны.

Когда Эдыку скручивали за спиной руки, он увидал среди других и хозяйского сына, — из-под папахи выбивался его черный чуб. Он стоял рядом с Астемировым и, улыбаясь, что-то говорил ему, хлопая себя по голенищу рукояткой нагайки.

Бледный, без кровинки в лице, выступил вперед хозяин дома.

— Видит аллах, не виноват я… — забормотал он, разводя руками, — да и что я могу поделать против такой силы?.. Разве сумею защитить вас?.. Видит аллах, не сумею! Но помни, Эдык, дорогой, вовек не забуду этого страшного дня… Знал бы, что так случится, дал бы тебе свой фаэтон, и мои кони давно умчали бы тебя в безопасное место!

Эдык ничего не ответил. Но взгляд его, полный ненависти и презрения, был понятнее всяких слов. Глаза его сузились, стали колючими и холодными. Была в них и непередаваемая гадливость, будто он только что наступил на змею, и с трудом сдерживаемая ярость, и в то же время упорство, готовность встретить свою судьбу лицом к лицу.

Старик Хапачев не выдержал этого взгляда, он опустил голову, как-то неестественно вскинул вверх короткие руки, словно призывая небо в свидетели, и, круто повернувшись, подошел к Астемирову.

— Если уважаешь мои седины, господин пристав, — громко, так, чтобы слышал Эдык Калмыков, сказал он, — не делай с ними ничего в моем дворе, будь милостив! Не хочу я понести с собою в могилу чужие грехи. Увози отсюда их — и аллах тебе судья!..

Пристав не обратил никакого внимания на слова старика. Он резко дернул коня за повод и подъехал к связанному Калмыкову. Окинул его злобным взглядом.

— Что, думал — не найдем тебя? Зови теперь сына своего, этого жалкого хвастуна, который грозился покончить с нами. Может быть, он тебя выручит? Как бы не так! — пристав сплюнул. — Всю свою паршивую жизнь ходил твой сын в дырявых гуаншариках! Собакой жил, собакой и сдохнет!

— Кто лает вроде тебя, тот собака! — раздался с подводы громкий голос Быбы, жены Эдыка.

Это еще больше распалило Астемирова.

— Обыскать! — приказал он. — Всех до одного — и детей, и взрослых.

Несколько человек с видимым удовольствием приступили к обыску. В клочья, изорвали подушки, одеяла, матрацы. С каким-то непонятным остервенением рвали и ломали все, что попадалось под руку. По двору, словно густые снежные хлопья, носился пух, бесшумно палая на замерзшую землю.