Всегда в седле (Рассказы о Бетале Калмыкове) - [7]

— Что же ты натворил, сыпок? — тотчас запричитала она. — Эфенди сам пожаловал в наш дом, и гневу его нет предела… лучше тебе не попадаться отцу на глаза!

Бегал нахмурился.

— Не знаю, нана[10]… может, правда не для всех одна?.. Но эфенди каждый божий день твердит, что нужно быть добрым и жалостливым, а с бедняги Хариса содрал сегодня целого барана…

— Не касайся ты их дел, мой мальчик, — уговаривала его мать, с опаской поглядывая на дверь, ведущую в комнату, где находились Эдык и мулла. — Пусть хоть перегрызутся все до последнего. Разве твое это дело?..

— Может, и мое…

— Оставь, милый. Пойдем-ка лучше я покормлю тебя. Ведь целый день где-то бродишь голодный. Скоро уж вечер.

Мать не без умысла старалась увести Бетала на кухню. Ей хотелось хоть ненадолго оттянуть грозу, которая, как она думала, непременно должна разразиться над головой ее любимого сына.

Мальчик знал, что она права. Отцу лучше не попадаться под горячую руку. Его нелегко было вывести из равновесия, но если уж это кому-либо удавалось сделать, то Эдык, простодушный, легко принимающий всё на веру, бушевал долго и неукротимо, изливая свой гнев на ком попало, не щадя ни правого, ни виноватого. Потом, правда, отойдя и здраво обо всем поразмыслив, он сам мучился, если бывал неправ, и никогда не стеснялся признать собственный промах.

Бетал не столько боялся отца, сколько опасался его огорчить и расстроить.

Бывало, когда Эдык Калмыков возвращался с работы домой, маленький Бетал, забившись куда-нибудь в уголок, с восхищением и немым обожанием наблюдал, как отец умывается, поливая свои богатырские плечи водой из кумгана[11]. С раннего детства отец был для Бетала примером человеческой силы, чести и справедливости…

Мать поставила на столик миску с чуреками[12] и кружку калмыцкого чая.

— Сегодня нет в доме мясного, сынок, — извиняющимся тоном сказала она и села на циновку напротив, наблюдая, как он ест. Потом вздохнула, подумав, как быстро растет ее любимец (скоро ростом с отца станет!), и снова заговорила:

— Эфенди занят делами божественными, сынок. Не нужно бы тебе становиться ему поперек дороги! Не нашего ума это…

— Разве слуга аллаха должен обижать бедных?

— Не нашего ума это дело, — не зная, что сказать, повторила она и, бросив взгляд на дверь, почтительно встала.

В комнату вошел Эдык.

Бетал вскочил из-за стола и застыл возле стены, как изваяние.

Нет в кабардинской семье закона сильнее и неумолимее, чем почитание старших, а в семье Калмыковых закон этот был доведен до предела.

Эдык молча прошел к очагу и сел, взяв в руки кожаное плетенье для конской сбруи, оставленное, как видно, в ту минуту, когда явился мулла. Хозяин дома сидел у огня спиной к сыну и занимался своим делом, не говоря ни слова. Трудно было понять по выражению его сурового лица, что у него на уме.

Это было самое худшее. Неизвестность. Что скрывалось за отцовским молчанием?..

Бетал стоял у стены бледный, не смея пошевелиться.

— Садись и ешь… — в голосе отца не слышалось гнева. А может быть, так только показалось Беталу?

Он сел, стараясь не производить лишнего шума, но все еще не решался продолжать свою трапезу.

— Стало быть, самого эфенди заставляешь жаловаться?.. Видя, что Бетал не отвечает, мать решилась вмешаться: — Молод он еще, зелен… Вот и дурит. Разве он понимает?

— Понимает не меньше тебя, — отрезал Эдык. — И зря ты за него заступаешься. Сдается мне, он и сам умеет за себя постоять…

У Бетала отлегло от сердца. В тоне, каким отец произнес последние слова, совсем не было угрозы: он вовсе не собирался наказывать сына. Больше того — он как будто оправдывал, одобрял его маленький бунт в медресе.

— Попробуй-ка, найди ее, правду, — как бы размышляя вслух, негромко заговорил Эдык. И, хотя ясно было, что ни от кого он не ждет ответа, Бетал понял: отцовская речь — для него. — Эфенди только и твердит о сохранении веры, — продолжал Эдык прежним тоном, — но сам необдуманно рубит сук, на котором сидит… Князья Хатакшоковы вторят мулле, а сына отдали в русскую школу, и никто их за это отступниками не называет! Где же правда?.. Сами кричат во все горло: «Охраняйте святую мусульманскую веру!» и сами же открывают школу, где детей учит белолицая русская женщина… Неужто коран и медресе созданы только для бедняков?.. Вот этого-то и не мог сказать мне наш уважаемый эфенди. Разозлился и ушел. Скатертью ему дорожка…

Эдык замолчал и задумался. Бетал, все еще робея, сказал тихо:

— Я был у русской учительши… Она сказала, что мне можно прийти в школу, если я захочу… И если ты, отец…

— Мало ли что сказала она… Ты уже выбрал свою дорогу… — не глядя на сына, сказал Эдык и вышел из кухни.

…Ночью Бетал долго не мог заснуть. Все перемешалось у него в голове. Сердится отец или нет?.. А если нет, пустит ли он Бетала к Надежде Николаевне? Ах, как это было бы здорово!..

* * *

Хмуры и прохладны осенние зори в верховьях Малки. На взгорьях еще лежит черная густая мгла, наглухо закрывая и лес, и дорогу, петляющую вдоль леса; в долинах и по берегам реки, зацепившись за верхушки деревьев, притаились мокрые хлопья не растаявшего за ночь тумана, а над степью, там, далеко-далеко, чуть сереет блеклый дрожащий рассвет…