Всегда в седле (Рассказы о Бетале Калмыкове) - [19]

Юноша потрогал карман рукой и, ощутив ладонью плотный прямоугольник письма, широко и радостно улыбнулся.

Теперь он держался правой стороны улицы, пристально вглядываясь в висевшие на углах домов таблички с номерами.

Наконец он, видимо, нашел то, что искал, и в нерешительности остановился возле двухэтажного здания.

Сложенное из красного кирпича, оно облупилось и почернело от времени и производило бы, пожалуй, впечатление пасмурное и тягостное, если бы не блестевшие новой краской двери и окна, придававшие ему некоторую свежесть.

Над высокими двухстворчатыми дверьми была приколочена неказистая железная вывеска, надпись на ней гласила: «Екатеринодарское железнодорожное училище».

Ветер внезапно стих. Парень постоял, прислушиваясь, как в наступившей тишине гулко стучит его собственное сердце, снова потянулся рукой к заветному карману, где лежало письмо, и вошел в здание, плотно притворив за собой массивную дверь.

В передней его встретил белобородый статный старик, похожий на казака, в форменной фуражке и синем сюртуке с блестящими пуговицами. Швейцар.

— К кому пришел? — басом спросил он.

— Начальник надо. Начальник училищ, — спокойно ответил парень.

— А сам откуда будешь?

— Кабарда пришел.

— А-а-а, — с интересом оглядев крепкую фигуру вошедшего, протянул старик. — Знаю. Как же. Коневоды у вас знатные там…

Парень молча ждал.

Швейцар посопел, подергал ус и снова заговорил, словно забыв о посетителе:

— Кабардинцы — народ лихой. Настоящие джигиты. Я уж их знаю… Мало ли, что стою здеся. Было время, и мы дела делали. Еще когда с турками в семьдесят седьмом воевали. В нашем полку много черкесцев было. Отчаянные, черти! На всем скаку одним выстрелом подкову с лошадиного копыта могли сбивать… Один черкесец на коне десятка других стоил. Ей-богу, стоил!..

Он поднял свою большую руку с толстыми узловатыми пальцами и, широко перекрестившись, погладил серебристую бороду.

— Как звать-то тебя? — вдруг вспомнил он о своем терпеливом слушателе.

— Беталь… Калмык…

— Вот так-то, Бетал Калмыков… — и старик опять пустился в воспоминания:

— Твоя мать, парень, пожалуй, еще в незамужних ходила, когда я уж и пороху понюхать успел… — крупные складки и морщины на его крутом лбу стали еще глубже. — Дай бог памяти… В Карсе это случилось. Сидели мы, стало быть, в окопах, ожидали, когда турки наступят. Смеркалось. Днем-то янычары разов пять на нас в атаку ходили, да мы сдюжили, отогнали их, стало быть… А ить глупы они, не дай бог. «Алла! Алла!» — кричат себе и бегут безо всякого понятия и воинского порядку. Одно у них хорошо: ни раненых, ни убитых своих они на поле боя не оставляют… Мало что басурманы, а не видал я, чтобы хоть одного убитого бросили. Однако — глупы. Если передних перестреляют, они все одно лезут… Под пулями так и валятся, как колосья под серпом, а лезут. Так-то милый. Семь атак мы в тот день отбили.

— Пять — раньше сказал, — поправил Бетал.

— Пять ли, семь ли, — кто считал, — добродушно отозвался старик, ничуть не обидевшись. — Ты знай слушай. Наутро, стало, они сызнова с силами собрались и наперли… По гроб жизни, до самого моего смертного часу буду помнить… — он облизнул бескровные сухие губы, подергал ус, — живого места на поле не было: повсюду турки. Куда ни глянь, — их красные сарыки[19] мельтешат. И окромя ихнего «Алла, алла!» — ничего не слыхать. Как саранча, насели. Разве ж тут устоишь?.. Ну, отступили мы… Окопы наши были недалече от лесу, так мы и хватили туда, в лес. А турки не отстают, жарят за нами. И вот, кажись, уж и спасенья нет — настигают они нашего брата. Шашками своими кривыми — ятаганами — рубят безо всякой пощады… Тут-то из лесу и ударили ваши черкесцы… Отколе взялись, нам невдомек было, а только выскочили они из-за деревьев, как буря; на конях все, сабли наголо… Что там было, парень… Такой сечи я ни до того, ни после уж не видал. Сколько там на поляне турок-то полегло — и не сосчитать…

Старик задумался, глаза его, прежде бесцветные и потухшие, молодо загорелись. Он, чего доброго, припомнил бы еще не одну историю, если бы не бросил взгляд на переминавшегося с ноги на ногу Бетала.

— А ты что ж, учиться здесь будешь?

— Да.

— Это хорошо. Однако черкеса-машиниста мне видеть не доводилось. Наездников видал, а машинистов нет, — улыбнулся швейцар. — Да паровоз-то, верно, легче оседлать, чем коня. Конь, он скинуть могет запросто. Так, что ли?.. Ну ладно, Бетал. Поди, наморился с дороги, а я тут — с разговорами. Значит, так: по коридору пойдешь и на правой стороне, за четвертыми дверями сам иншпектор училища и будет. Ступай. Однако котомку оставь. У нас тут свои порядки — с вещами в училище заходить не положено.

Бетал положил сумку на подоконник возле швейцара и пошел по длинному безмолвному коридору. Вокруг — тишина, ни единого шороха. Он невольно умерил шаг, стараясь не производить лишнего шума. Достал из кармана письмо Надежды Николаевны, старательно пересчитав двери, подошел к четвертой. И, оробев, остановился. Потом пересилил себя — осторожно открыл дверь и вошел в кабинет.

Это была просторная, очень чистая комната. В углу за письменным столом сидел худощавый мужчина и читал книгу. Появления Бетала он не заметил и продолжал читать.