Всегда в седле (Рассказы о Бетале Калмыкове) - [21]

«Бедняги, — подумал Бетал, следя за их полетом. — Наверное, пока мать учила этого мальца летать, время-то и ушло. Догонят ли теперь стаю? На дворе ведь поздняя осень. Долетят ли до места или замерзнут где-нибудь по дороге?.. Помоги вам аллах, добрые птицы!..»

Гуси протяжно закурлыкали, как бы в ответ на его мысли, и снова скрылись за облаками. Бетал еще долго стоял, глядя им вслед и потеряв представление о времени. Ему вдруг вспомнились последние слова матери, которая всеми силами пыталась удержать его от безрассудной, как она считала, затеи. «Не уезжай, сынок, — слезно просила Быба. — Слышала я, велика Россия, ни конца, ни краю ей нету. Пропадешь ты… Живи лучше на своем месте, как все люди…»

Но Эдык не поддержал жену. Сведя густые брови на переносице, он сказал, что тот, кто боится дальней дороги, никогда не станет мужчиной.

И Бетал, окончив в старом Хасанби двухгодичную русскую школу, отправился в путь, за новой наукой.

А теперь он брел по чужому неприютному городу и не мог собрать воедино путаные, неясные думы.

Когда с человеком внезапно стрясется беда, он нередко впадает в странное оцепенение, и тогда кажется, будто реальная жизнь, люди, события проплывают стороной, не задевая чего-то важного, главного. Расслаблены мышцы, необъяснимой дремотой скованы чувства. Словно ты — это не ты.

«Зря я приехал. И как глупо все получилось. Не послушался матери, вот оно и вышло — хуже некуда. И чего я не видел в этой России?.. Не мог, что ли, остаться в родном селе?.. Вернусь. Лучше вернусь домой, чем пропадать тут без дела».

И Калмыков повернул к вокзалу.

Вокзал был переполнен. Люди вплотную друг к другу сидели на длинных деревянных скамейках, лежали на грязном полу, подложив под головы мешки и баулы.

Беталу ударил в нос тяжкий теплый воздух, пропитанный запахами крестьянского пота, крепкого табака и кислой капусты.

У него слегка закружилась голова, и впервые за весь день он вспомнил, что с утра ни разу не присел. Ноги гудели. Отыскав взглядом свободное местечко, Бетал протиснулся в самый угол, вправо от входных дверей, и развязал было сумку, собираясь перекусить. Но раздумал. Есть совсем не хотелось. Он предпочел свежий воздух и, покинув здание вокзала, вышел на перрон.

Здесь тоже было многолюдно и шумно. Повсюду сновали куда-то спешившие люди, разноголосо отдавались в напитанном гарью холодном воздухе гудки паровозов, лязг буферов, шипение пара.

Бетал очнулся. Весь этот грохот и металлический скрежет неожиданно оказались ему по нутру, словно всю свою жизнь он только и делал, что торчал на железной дороге.

Здесь пахло огнем, железом и… работой.

«Неужели на такой огромной станции не нужны лишние руки? — подумал он с надеждой. — Ну хорошо, вернусь я в селение, а что выгадаю? Только обрадую своих врагов — Хатакшоковых, Кармовых и Агубековых… Вот уж будут злорадствовать. От одного Мирзабека сколько услышишь насмешек да издевательств. Скажет, заважничал, в большой город ездил, да с позором приплелся обратно. Так и ждала его Россия, что вот придет он, Калмыков, в своих драных гуаншариках… Валлаги, Мирзабек скажет. Мать, конечно, обрадуется, а отец огорчится…»

Пронзительный свисток прервал его мысли: к станции подходил ростовский поезд. С вокзала на перрон хлынул людской поток. Бетал посторонился, пропуская толпу, тяжело нагруженную мешками, свертками и чемоданами всех мастей и размеров.

Увлеченный общим порывом, он тоже двинулся было к поезду, решив сесть в первый попавшийся вагон и доехать до Кавказской. Но потом отстал от других и, примостившись на ступеньках пакгауза, равнодушно стал смотреть на суматоху посадки.

Людей становилось все меньше, — поезд словно поглотил беспорядочную толпу, шумевшую здесь несколько минут назад. Только опоздавшие еще бежали к своим вагонам.

В третий раз ударил гулкий станционный колокол, когда на опустевшем перроне появилась полная женщина с довольно объемистым брезентовым узлом в одной руке и с чемоданом в другой. Сзади нее, уцепившись за материнский подол, семенила девочка лет трех-четырех, повязанная до самых бровей большим пуховым платком. Она громко плакала.

— Скорее, скорее беги, горе ты мое! — причитала мать.

Девчушка выпустила подол и, увидев, что отстает, заплакала еще громче, еще настойчивее. Мелко перебирая пухлыми ножонками, она по-прежнему бежала за матерью, протягивая к ней руки:

— Ма-ма! Ма-ма!

— Подождите, подождите ради бога! Не отправляйте поезд! — кричала женщина.

В ответ лязгнули буфера, и состав медленно тронулся с места как раз в тот момент, когда женщина с ним поравнялась. Стоявшие в тамбуре пассажиры приняли у нёс узел и чемодан. А она, ухватившись за поручни и как будто пытаясь удержать поезд, бежала за ним и беспомощно оглядывалась на дочь, оставшуюся на перроне:

— Остановите! Остановите!..

— Ма-а-ама!.. — в голос рыдала девочка, бегая по краю дебаркадера.

А поезд набирал скорость.

Бетал сбросил с плеча сумку и кинулся к ребенку.

— Садись! Вагон садись!.. — крикнул он женщине.

Она уже выпустила из рук поручни того вагона, в котором были ее вещи, и в изнеможении остановилась. Чьи-то руки из другого вагона подхватили ее и втащили в тамбур.