Всегда в седле (Рассказы о Бетале Калмыкове) - [18]

Взгляд его остановился на Мирзабеке.

— Ты… подлая тварь! — хрипло выдохнул он и бросился на Хатакшокова. Мирзабек от его удара со всего размаху упал на траву.

— Оставишь меня в покое? Оставишь? — приговаривал Бетал, упершись коленом в грудь поверженного врага и осыпая его градом ударов.

Из носа и разодранного уха Мирзабека сочилась кровь, губы распухли. Только остатки княжеской спеси и жгучий стыд мешали ему сейчас зареветь во весь голос и униженно просить о пощаде.

Трусливые дружки не поддержали его, растерянно созерцая со стороны картину избиения своего вожака.

— Ну?! Будешь еще приставать? — не давал ему вздохнуть Бетал, каждый раз подкрепляя свои слова новыми ударами.

— Не буду! Оставь меня! — взмолился Мирзабек.

В это время внимание Бетала привлек длинноногий сын Агубекова, попытавшийся в суматохе улизнуть на улицу. В один миг Бетал очутился рядом с ним. Он схватил долговязого мальчишку за пояс, слегка нагнулся и перекинул его через себя. Агубеков упал сначала на плетень, огораживающий школьный двор, а потом мешком свалился на камни по ту сторону забора. Ударился он, видимо, основательно. Долго еще вся округа внимала его завываниям.

Порядком струхнувший Паштов, разумеется, дождался бы своей очереди, если бы не Надежда Николаевна, выбежавшая на шум и крики. Увидев ее, Бетал опомнился и принялся отряхивать испачканную, пыльную одежду.

— Как вам не стыдно?! — с обидой в голосе сказала учительница. — Сейчас же ступайте в класс!

Бешмет Бетала был изрядно разорван, грязное лицо — в ссадинах. Он сбегал к речке, умылся; как мог, привел себя в порядок и только тогда возвратился в школу.

Он не пошел на свое место позади всех, а сел за первую парту, туда, где когда-то посадила его Надежда Николаевна. По классу пробежал шепоток. Снова отворилась дверь, и показался Мирзабек Хатакшоков. Лицо его распухло, глаза были мокры от слез. Он безропотно уселся позади Бетала.

Агубеков в тот день на занятия так и не явился. С ревом он ушел восвояси, жалуясь каждому встречному, что сын Калмыкова «поломал ему ребра».

К вечеру о драке, случившейся в школе, знал весь аул Хасанби.

Бетал, подходя к дому, с трепетом думал о предстоящей встрече с отцом. Тихонько отворил калитку и, стараясь не шуметь, юркнул к матери в кухню.

Возле очага, спиной к дверям, сидел Эдык.

Бетал неподвижно застыл у порога. В кухне воцарилось тягостное молчание. Первым нарушил его Калмыков-старший:

— Если тебе хотят выцарапать глаза, хватай обидчика за горло, — очень тихо произнес Эдык. — Око — за око. Молодец!

НОВАЯ ДОРОГА

В Екатеринодаре свирепствовал холодный, пронизывающий ветер, зимний гость из ногайских степей. Со свистом и завыванием разгуливал по тесным кривым улочкам и переулкам, подхватывал на бульварах пожухлые сухие листья и, кружа, гонял их вдоль стен и заборов.

Иногда ветер внезапно утихал, словно собираясь с силами, и только изорванная в клочья бумага, тряпье и иной мусор, густо покрытый пылью, свидетельствовали о недавнем разгуле стихии.

Потом где-то за шумной разволновавшейся Кубанью буря снова брала разгон и неслась к городу, сначала — с прохладцей, но постепенно ускоряя свой бег, находила те же, недавно покинутые ею улицы, яростно захлестывала дома и сараи, стонала и жаловалась, заплутавшись в глухих закоулках. А вырвавшись на свободу, за пределы мрачных слепых окраин, исчезала в наполненной гулом степи.

Вот в такую-то бурю по одной из екатеринодарских улочек, вобрав голову в плечи и отворачивая лицо от хлещущего песком вихря, упрямо шагал коренастый паренек в дубленом полушубке и бараньей папахе.

Встречая очередной порыв ветра, он подставлял ему бок и продолжал идти, двигаясь вперед неровно, толчками, будто тащил тяжело нагруженный воз. А ветер, вроде бы разозленный таким упорством, ошалело трепал полы его полушубка, пытался сорвать с головы лохматую шапку, а с левого плеча — дорожную сумку с харчами.

Но юноша не сдавался.

На полных губах его играла улыбка, и видно было, что, как бы ни разыгралось ненастье, оно не в состоянии испортить ему настроения.

Так даже лучше. Пусть бьет в лицо колючий песок, мешая смотреть и видеть, Пусть ополчатся на него и на город все силы небесные и земные, — этот дьявольский шабаш только придаст духу, вселяет веру в себя и свое назначение.

Казалось ему — не было сейчас на свете силы, которая могла бы принудить его отступить, свернуть с избранного пути. Сквозь бурю и мрак, сквозь стужу и завывание ветра виделись ему дальние дали собственной его жизненной дороги, пусть нелегкой, но озаренной радужным сиянием высокой мечты.

Голова его была переполнена мыслями, которые возбужденно мелькали, вспыхивая и угасая, и лишь они, эти отрывочные, но светлые мысли, связывали его с тем миром, в котором он сейчас находился.

То, чего он хочет, к чему стремится, — обязательно сбудется. Так должно быть и так будет. Он ни минуты в этом не сомневался.

Можно простить подобную самоуверенность человеку, достигшему как раз того счастливого возраста, когда буквально все представляется возможным и достижимым. В шестнадцать лет мечта, даже самая дерзкая, и ее исполнение непременно находятся рядом, — стоит только сделать усилие, протянуть руку. Тем более, что в нагрудном кармане лежит аккуратно сложенное вдвое рекомендательное письмо, написанное очень хорошей и умной женщиной, учительницей Надеждой Николаевной. И, если уж она написала, то едва ли найдется человек, который не выполнит ее просьбы.