Всегда в седле (Рассказы о Бетале Калмыкове) - [16]

Исподволь, незаметно назревал новый взрыв.

Успехи Бетала в ученье, разумеется, отнюдь не способствовали налаживанию отношений. Надежда Николаевна тоже невольно усугубляла конфликт: стоило ее любимцу решить задачку по арифметике, с которой не могли справиться остальные, или выразительнее других прочитать стихи, как она неизменно хвалила его. Она видела потемневшие от досады и зависти лица его недоброжелателей, отлично понимала, в чем дело, но обыкновению своему не изменяла. Похвалу получал в классе тот, кто ее заслуживал.

Бывало, Надежда Николаевна оставляла мальчика после уроков и занималась с ним вечерами.

Жила она в небольшой пристройке к школьному зданию. Комнатушка ее была обставлена более чем скромно: простая железная кровать, квадратный стол, застеленный клеенкой, три венских стула. На выцветшем, потертом ковре, висевшем на стене возле кровати, — фотографии, а в головах — большой портрет человека в пенсне с бородкой клинышком. На белом паспарту еще в первый свой приход сюда Бетал по складам прочитал надпись: «Чернышевский».

Мальчик подумал, что на портрете изображен отец Надежды Николаевны, но она разуверила его, показав небольшую фотографию в рамке, висевшую тут же, на ковре. Бетал еще раз посмотрел на портрет и мысленно решил, что отец учительницы, тоже носивший бородку и очки, очень похож на этого Чернышевского. Да и глаза у них похожи. Чуть прищуренные, умные и немного задумчивые. Казалось, они видели далеко-далеко, знали нечто такое, о чем другие и не подозревали.

— Почему твоего отца сослали в Сибирь? — испугавшись собственной дерзости, спросил однажды Бетал.

Надежда Николаевна пытливо посмотрела на него. Он покраснел от смущения. Она улыбнулась:

— Это длинная история… Но, если хочешь, я расскажу.

— Хочу.

Учительница помедлила, собираясь с мыслями.

— Мы жили тогда в Петербурге, — ровно и негромко начала она, чуть наклонив голову и как бы прислушиваясь к собственному голосу… — Столица… огромный, шумный город. Отец мой служил простым машинистом, хотя и был человеком довольно грамотным и начитанным, мать зарабатывала шитьем на дому. По вечерам у нас всегда собирались друзья и приятели отца. Я в ту пору училась в гимназии. Сначала мне казалось, что люди, приходившие к нам в дом, — обычные гости, которые пьют чай с вареньем, разговаривают о том о сем и уходят. Однако вскоре я заметила, что круг отцовских знакомых стал расширяться. Народу у нас бывало все больше, несмотря на то, что жили мы на глухой улочке, на самом краю Петербурга…

Бетал слушал, не перебивая, боясь пропустить хоть одно слово.

Надежда Николаевна говорила о том, как постепенно ей раскрылся подлинный смысл ежевечерних собраний в доме отца и как она, юная гимназистка с косичками, стала их непременной участницей. Речи, которые она здесь услышала, были необычны и опасны… О тяжелой жизни рабочих окраин Питера, о трудной крестьянской доле в деревне, о власть имущих, которые получают все блага из рук других, ничего не давая взамен.

Потом отец и его друзья-железнодорожники стали приносить небольшие книжки, напечатанные мелким убористым шрифтом на плохой серой бумаге. В этих книжках было написано, что народ должен сам стать хозяином своей судьбы, свергнув власть царя, помещиков и буржуев. И жизнь надо перестроить заново, главными вожаками сделать рабочих и крестьян.

Еще Бетал понял, что это опасное, но справедливое дело называется революцией, а совершить ее можно лишь с помощью самых честных и мудрых людей на свете, которые носят имя большевиков…

— Руководит ими Ленин, — сказала учительница. — Он тоже был сослан в Сибирь, в далекое село Шушенское… Так вот, Бетал, когда мы однажды читали книгу, написанную Лениным, в дом ворвались жандармы и всех арестовали. Многих присудили к каторжным работам… и моего отца тоже. Он и сейчас там, в Сибири. На приисках, под землей…

Калмыков сидел, не шевелясь, переполненный внезапным чувством радостного облегчения. Как будто исчезло, улетело, как дым, нечто угнетавшее и мучившее его вот уже много дней. Он широко улыбнулся и посмотрел прямо в глаза Надежде Николаевне.

— Хорошо. Я рад. Я раньше думал, твой отец украл или убил… потому Сибирь. Теперь я знаю. Он хороший человек. Он не за себя, он — за бедных. Я правильно говорю?

— Так, Бетал. Ты все правильно понял.

— А Ленин тоже машинист паровоза?

Надежда Николаевна ответила без улыбки:

— Он тоже… Он защитник всех бедняков… во всем мире…

Бетал покачал головой, довольный, и несколько раз повторил про себя: «Ленин… Ленин…» Имя было простое, доброе, хотя и непривычное для слуха. Почему-то ему вдруг вспомнились сказания о нартах[18], и он подумал, что Ленин, наверное, похож на нарта, раз он за бедных, за тех, кому трудно живется. Но он не сказал этого вслух.

Надежда Николаевна пододвинула к нему тетрадь и чернильницу.

— А сейчас будем писать. Мне не нравится твой почерк, Бетал. Слишком велик наклон. Всегда помни: если сразу не научишься делать что-либо как следует, то потом, сколько ни старайся, ничего не выйдет. Попробуй-ка так, чтобы буквы у тебя не ложились на бок.

Бетал взял ручку.

— Пиши: «Мы работаем — они едят…»