Всегда в седле (Рассказы о Бетале Калмыкове) - [107]

— Главный у нас Бетал Калмыков.

— Дай бог тебе долгой жизни, уважаемый, — сказала Наржан, кланяясь, — он-то и нужен мне.

— Во-о-он, видишь: большой дом на той стороне?.. Там он и находится, — показал прохожий на угловое двухэтажное здание.

— Дай аллах тебе здоровья, — повторила женщина.

Перейдя через улицу, она в нерешительности остановилась: в здании было несколько дверей. Наконец, Наржан решила, что ей надо — в среднюю дверь, — больше всего посетителей входило и выходило именно здесь.

Не успела она перешагнуть порог вестибюля, как к ней подошел милиционер в синей форме, с кожаной кобурой у пояса и по-кабардински спросил:

— Ты к кому, мать?

— К самому большому начальнику, сынок.

— Откуда пришла?

— Из села я.

— В райкоме была?

Наржан недоуменно пожала плечами.

— Не знаю я, сынок, про что ты говоришь… мне бы к Калмыкову.

Милиционер покачал головой.

— Сначала, мать, в район тебе надо… Сама посуди — разве это дело, чтобы каждый тащил свои сельские дела Калмыкову?

«Раз он с наганом, то, скорее всего, — из начальства», — подумала Наржан и снова заговорила униженным просительным тоном:

— Милый сынок, разве ж я знаю… неграмотная я… Может, и была в том рай… районе, как ты говоришь, если уж сюда доплелась… С жалобой я. С жалобой к Беталу. Пропусти меня к нему, и бог не оставит тебя своею милостью.

Милиционер заважничал. Даже голос у него сразу стал другим, каким-то тусклым, бесцветным.

— Не для того меня здесь поставили, чтобы от аллаха милостей ждать. Это обком! Понятно тебе — обком партии! Здесь государственные дела решают. Го-су-дар-ствен-ные! Ясно?!.

Охранник был молодой, и Наржан рассердилась.

— Ровно сельский князь говоришь! Сердца в тебе нет! В такую даль шла пешком.

— Князь не князь, — слегка смутился он, — а раз по личному делу, иди, мать, в собес, — он на этой же улице, только пониже, туда, к вокзалу.

Наржан заколебалась. Может, и правду говорит этот парень в синей одежде? Стыдно своими ничтожными заботами отрывать от важного дела такого человека, как Бетал Калмыков. Не лучше ли пойти к кому-нибудь другому?..

Она безнадежно махнула рукой и, выйдя из вестибюля, направилась на противоположную сторону улицы, где можно было спокойно посидеть на ступеньках парадного. Примостившись возле стены, она поджала под себя ноги, закрыла прохудившиеся чувяки подолом платья и беззвучно заплакала, вытирая слезы концом платка. Рушилась последняя ее надежда.

Наржан уже собиралась подняться и идти на поиски собеса, как к зданию обкома партии подъехала легковая машина желтоватого цвета и из нее вышел Бетал Калмыков. Она сразу узнала его плотную, слегка полнеющую фигуру, маленькие усики на верхней губе. Она хотела было встать и подойти, но Калмыков, увидев ее, подошел сам.

— В чем дело, сестра? Почему сидишь здесь? — спросил он, протягивая ей руку.

Хамдешева пожала ее, поднялась с его помощью.

— Не пускают к тебе, Бетал, — вздохнула она, не глядя на него. — Тот парень в синем…

— Ты хотела со мной говорить?

— Да.

— Тогда пойдем, — Калмыков мягко взял женщину за локоть и повел через улицу. По узкой лестнице они поднялись на второй этаж. Он открыл перед ней дверь кабинета.

Это была длинная комната, устланная большим ковром. Возле трех высоких окон стоял массивный письменный стол с крышкой, обитой малиновым сукном. По обеим сторонам его — несколько кресел с подлокотниками, обтянутых белыми парусиновыми чехлами. На столе — два телефонных аппарата.

— Садись, сестра, — Бетал подвел женщину к креслу. — И скажи, зачем я тебе понадобился.

— Не осуждай меня, Бетал, — начала она едва слышно, — за то, что помешала твоим важным делам. Но чего не заставят нужда и горе. Правда, и я, и мой муж не так уж много сделали для новой власти. Если скажу, что много, — обману тебя. Однако мы всем очень довольны, — голос женщины дрожал от волнения. Бетал чувствовал, что она вот-вот расплачется.

— Не стесняйся, рассказывай все, — ободряющим тоном сказал он, улыбнувшись ей. — Что у тебя на душе?

От этой его улыбки, от участливого голоса и доброй заинтересованности, с какой он слушал ее, Наржан растерялась, слезы снова навернулись ей на глаза.

— Да что там, у меня на душе… Только бедность моя и печаль, — она вдруг спохватилась, что не назвала ему себя: — Хамдешева я… может, слыхал? Дед и отец батрачили, всю жизнь бедствовали. А теперь и мы никак не расправим плечи, обнищали вконец. И помочь некому в нашей горькой жизни.

— Муж твой чем занимается?

— В колхозе работал, пока в силах был, себя не жалел. А теперь — больной, с постели не встает. Два года, как слег. Если раньше что и было в дому, то теперь пусто, как в дырявой сапетке… И детишек пятеро, мал мала меньше…

— Учатся они?

— Какое там учатся. Ни одежды, ни еды вдоволь не имеют. Поверишь, Бетал, одни чувяки в доме на всех, да и те худые…

— Колхоз не помогает?

— Когда хозяин мой работал, имел эти самые… трудо… трудодни, не знали мы бедности, а нынче — откуда взять? С пятерыми-то да с больным мужем разве могу я в колхоз на работу идти? Да и какая от меня польза? Еле ноги волочу… — Наржан опустила голову. — Вот и привезла я к тебе, Бетал, горе мое и заботу… Вдруг, думаю, поможет новая власть.