Всегда в седле (Рассказы о Бетале Калмыкове) - [106]

Калмыков чувствовал, что в настроении толпы уже назрел перелом, что вот-вот обстановка должна разрядиться и зависит это теперь от него одного.

— Я знаю, — продолжал он, — среди вас немало таких, кто и сам не знает, зачем и против кого поднял оружие! Враги народа заставили вас сделать это. Но запомните: сегодня вы совершили ошибку, в которой всю свою жизнь будете раскаиваться. Историю назад не повернешь, колхозы нынешние — не на день и не на месяц. И что стряслось с вами? Всю жизнь говорили — как все, так и мы, а сегодня пошли против всех! Или хотите снова в батраки к Марему идти? А может, решили бежать по следам Хамида, который только и делал, что был на побегушках у богатеев? Взгляните лучше на эти поля. Колосья гнутся к земле под тяжестью зерен. Убирать хлеб — вот ваше дело, — а не стоять на дороге, опираясь на заржавевшие ружья! Если хотите жить по-человечески, — берите серпы, косы, вилы, садитесь на жатки! Вот что хотел я сказать вам. Только это!

Он еще постоял некоторое время на бричке, наблюдая за крестьянами, которые медленно стали расходиться. Большинство из них и вправду стыдились сейчас самих себя, недоумевая, как это могли они потерять голову и пойти на такое; другие были в замешательстве, третья втайне досадовали, что мятеж не удался. Бетал Калмыков вошел в здание окружкома и велел собрать весь актив.

На второй день после памятных событий у моста он вышел па уборку вместе с работниками окружного комитета партии и добровольцами-коммунистами.

Со стороны Баксанского ущелья тянуло свежим утренним ветерком, который приносил сюда, в степь, пряные запахи альпийских лугов и прохладное дыхание снежных вершин.

Взошло солнце. Огромное, слегка сплюснутое, блестящее, как начищенный медный таз.

Бескрайнее пшеничное море золотилось под ветром, колосья клонились к земле, с трудом удерживая тяжкую ношу зерен…

Навстречу Калмыкову и его друзьям шли крестьяне. Те самые, с которыми он говорил здесь, у моста, два дня назад. Одни шли пешком, другие приехали на подводах или вели в поводу лошадей.

Люди шли на уборку. Их звала земля. Они не могли без нее.

— Давайте начнем, — просто сказал Бетал, шагнув с серпом в густую шпеницу.

СУББОТНИК БЕТАЛА

Над осенней степью низко плыли тяжелые тучи. Пустые поля почернели, налились влагой, дорогу развезло от затяжных дождей.

На придорожном камне сидела Наржан Хамдешева, бедно одетая пожилая кабардинка. Один чувяк она сняла с ноги и пыталась пришить раскисшую, наполовину оторвавшуюся подошву. Грязный чувяк измазал ей подол платья, но она не обращала на это внимания, сосредоточенно протыкая иглой сыромятину и протягивая сквозь нее длинную нитку.

Позади на одинокую копну сена лениво опустился орел. Сложив отяжелевшие крылья, он нахохлился и распушил перья. Изредка орел поднимал голову, оглядывая окрестность, потом снова втягивал длинную морщинистую шею и замирал так, не обнаружив в мокрой голой степи ничего интересного.

Степь была пуста у бесприютна, как этот голодный старый орел, как усталая душа Наржан, пустившейся в дальний путь в осеннюю непогоду.

Кое-как починив свой чувяк, она встала и, опираясь на палку, заковыляла дальше.

И орел, будто из солидарности, тоже взлетел и, медленно взмахнув большими крыльями, поднялся ввысь, не оставив на земле даже собственной тени.

Путника, как известно, увлекает вперед надежда. Вера в негаданную удачу помогает в дороге, скрадывает долгие расстояния.

Кто знает, — может, так было и с Наржан Хамдешевой, но самой ей казалось, что в сердце у нее сейчас — такая же тягостная, мрачная осень, как о обступившей ее со всех сторон безмолвной равнине

Погруженная в невеселые думы, она машинально, как заведенная, передвигала ногами Собственно мыслей не было, оставалось лишь горькое сознание своей неустроенной жалкой судьбы и смутное чувство необходимости предпринять еще и эту, последнюю, попытку как-то разорвать унылую цепь невезения.

Поэтому она шла в город.

Кабардинцы говорят, что человек, у которого болит все тело, не может понять, что именно у него болит. Так и Наржан не умела выделить из целого вороха своих забот самое важное, самое неотложное.

Жизнь не баловала ее радостями. А от вечных невзгод в душе рано поселились пустота и неверие. Собравшись в Нальчик со своими жалобами, она не столько рассчитывала на помощь, сколько смутно надеялась удовлетворить давнюю потребность высказаться, перед кем-то излить все, что накопилось за долгие годы.

Может, ей тогда станет легче? Может, вздрогнут и приподнимутся смиренно опущенные усталые веки и сверкнет в потухших глазах огонек надежды?..

…В городе Наржан несколько оживилась. Видимо, подействовала на нее непривычная суета, царившая здесь на улицах. Городские люди все куда-то спешили, занятые своими делами, никто из них не обращал на нее никакого внимания.

По Кабардинской улице она поднялась вверх и прерывающимся от волнения голосом спросила у прохожего, показавшегося ей кабардинцем:

— Где тут сидит ваш самый главный?

— Кто тебе нужен, мать?

— Ваш самый главный, — ответила она, довольная, что не ошиблась и может объясниться с этим человеком на своем родном языке.