Возникновение и развитие научного факта - [19]

Задолго до современной теории инфицирования, и даже до изобретения микроскопа, некоторые исследователи достаточно ясно говорили о мельчайших, невидимых, но живых болезнетворных агентах. Высказывания Варро (Marc. Terent. Varro): «Animalia minuta, quae non possunt oculi consequi et per aera intus in corpus per os, nares perveniunt et efficiunt difficiles morbos» [Мельчайшие живые существа, невидимые глазу, входят в тела из воздуха через рот и нос и вызывают различные заболевания] — как будто взяты из популярной книжки Флюгге о капельной инфекции[71].

Я не хочу этим сказать, что для каждого научного открытия можно найти соответствующую протоидею, если н, е заниматься натяжками. Напрасно мы* искали бы протоидеи таких понятий, как изомерия или деление бактерий по Грэму (Gram). С другой стороны, не всякая древняя идея, которая выглядит похожей на более поздние открытия, связана с ними исторически; наверное, нет никакой связи между диагностированием беременности по Зондеку-Эшхайму (Zondek-Aschheim) со средневековой идеей распознавания девственности или беременности по моче.

Случалось, что идея отбрасывалась из за того, что долгие поиски ее научного обоснования оказывались безуспешными. Например, в течение многих веков искали «абсолют», а сегодня наука даже не находит подходящих слов, чтобы выразить это понятие. Может ли теория познания пройти мимо того обстоятельства, что многие. научные понятия постоянно развиваются из протоидей, которые в свое время не нашли доказательств, ценность каковых сохранилась бы до наших дней?

Рассмотрение и исследование таких понятий необходимо, но, конечно, не в том смысле, который напоминал бы гипотезу о «причудах природы» из предыстории палеонтологии; их следует понимать как исторически обусловленные, — возникшие на определенной социокогнитивной основе рудименты современных теорий.

ТЯ5ытует мнение, что если история порождает огромное количество более или менее смутных идей, то именно наука и способна отобрать из них «правильные» и отбросить «ошибочные». Если бы так и было в действительности, то нельзя было бы объяснить, как возможно возникновение столь большого числа «правильных» догадок о неизвестных объектах. Принципиально бшибочно implicite содержащееся в таком мнении положение о том, что к древним и смутным идеям применимы категории истинности и ложности. Была ли истинна идея испорченной сифилитической крови, «испорченной или меланхо-, лической», слишком «горячей и густой»? «Испорченность» — это не строго научное определение. Мы не можем решить, применимо ли оно к сифилису изза его многозначности и неясности. Оно годилось как исходный пункт для развития определенного понятия, но в наши дни уже не может считаться понятием, которое включается в[72] научную систему.

Мы также не можем оценить степень точности даже наиболее применимого старинного определения alteratio sanguinisибо alteratio — это неопределенное свойство: всякому состоянию любой болезни соответствует какое-то» значение alteratio sanguinis. Кроме того, понятие «сифилис» сегодня означает нечто иное, чем прежде. Ценность этой протоидеи заключена не в ее внутренней логике и не в ее «объективном» содержании, а лишь в ее эвристической роли, которую она играла в естественном ходе исторического развития.

Tie подлежит сомнению, что определенный факт шаг за шагом выводится из этой смутной протоидеи, которая сама по себе не является ни истинной, ни ложной.

Что касается других идей, скажем греческих протоидей атома или элемента, то и здесь мы не можем решить, являются ли они истинными или ложными, вырывая их из контекста времени, в котором они относились к иному мыслительному коллективу и соответствовали иному стилю мышления. И хотя они. не соответствуют современному способу научного мышления, в глазах своих создателей они, несомненно, были истинными.

Оценивать истинность устаревших теорий, исходя из абсолютного критерия, так же неверно, как было бы неверно применять критерий приспособляемости, независимый от времени, к палеонтологическим видам. Бронтозавр наверняка был приспособлен к окружавшему его миру не хуже, чем ящерица к нынешнему. Вырванные из своей среды, они не могут считаться ни «приспособленными», ни «неприспособленными».

Развитие мышления происходит намного быстрее, чем развитие, о котором идет речь в палеонтологии. Мы постоянно наблюдаем «мутации» стиля мышления. Изменения в физике и ее стиле мышления под влиянием теории относительности или в бактериологии под воздействием теории вариабельности и циклогении могут служить примерами таких «мутаций». Мы внезапно утратили былую ясность относительно того, что такое индивид, что такое вид, насколько широко следует понимать жизненный цикл. То, что несколько лет назад считалось естественным явлением, сегодня выглядит скоплением артефактов. Мы вскоре не сможем сказать, правильна или неправильна теория Коха, поскольку в нынешней неразберихе возникают все новые понятия, которые не согласуются с понятиями Коха.

Быть может, другое сравнение лучше объяснит роль протоидей. Это пример, который в последнее время приводится некоторыми психологами, занимающимися проблемой происхождения слов. «Слова не были изначально наборами звуков, которые произвольно приписывались определенным предметам, вроде слова UFA, обозначающего немецкую киностудию, или «L», обозначающего самоиндукцию; они, скорее, являются перенесением содержания опыта и объектов на тот материал, который легче всего формировать и который всегда под рукой. Воспроизведение слов поэтому первоначально не было логически точным обозначением, но лишь отображением (в динамическом смысле геометрии). Смысл был бы непосредственно включен в звуковые структуры, возникающие таким образом»