Вольно дворняге на звезды выть - [18]

Когда-то ему снилась девчонка из старших классов. Снилось, как она становится перед ним на коленки, расстёгивает его штаны и обрабатывает губами так, что пальцы в узлы завязываются. Он давно не просыпается на изгвазданных простынях, ему давно не тринадцать лет.

Он представить себе не мог, что когда-нибудь его подкинет на кровати от того, что во сне парень запускает язык ему в рот. Парень, который выводит из себя, даже не прилагая особых усилий. Парень.

С которым они лизались.

Рыжий жмурится ещё сильнее. Он в судорожном поиске образа. Так старательно выискивает хотя бы что-то в недрах своего сознания, что под веками расплываются бензиновые круги. Почему-то память цепляется за медовые волосы и, — да, спасибо! — это именно то, что нужно. Красивые стройные ноги, тёплые тёмные глаза, помада на улыбающихся губах. Её зовут Ван. Ван с уродливой кошкой-стекляшкой.

Не думай, не думай о долбаной кошке.

Рыжий страдальчески морщится и опускает руку вниз.

Ван…

У неё, вроде, действительно неплохая фигурка. Ему ведь всегда нравились худышки, да? В кино и на улице взгляд ведь всегда цеплялся за узкую талию, за задницу. За длинные ноги.

Длинные ноги — это то, что нужно. Длинные, стройные ноги, которые могут обхватить за бока, а могут сжать бёдра и оседлать. Рыжий облизывает губы, утыкается лбом в сжатый кулак. Он двигает по члену рукой с каким-то тупым остервенением, полируя образ Ван в голове, вращая его и так, и эдак. Упираясь в него, как в тупик, тычась в него лбом, как утопающий, который пытается выплыть, но не может найти прорубь — один мутный лёд.

Механика действий невероятно простая, и это работает, потому что дыхание в итоге начинает срываться, потому что кулак стискивается сильнее, потому что тело — это всего лишь тело, не больше и не меньше. И чем отрывистее становится дыхание, тем быстрее мысли путаются в сознании, долбят в виски и под веки. Путаются в клубок.

И длинные ноги Ван, обхватывающие его талию, путаются с другими длинными ногами, обтянутыми серыми брюками с отутюженными острыми стрелами; и талия, обхваченная тугим поясом юбки, мешается с рядом пуговиц и белоснежным воротником под кадык. И уродливая кошка-стекляшка — это не она звякает, расстёгиваясь.

Это пряжка чёрного кожаного ремня.

Рыжий судорожно дышит приоткрытым ртом, чувствуя, как накатывает со спины, как горячей волной даёт по ногам, как сладко лижет-дерёт по позвоночнику от копчика — вверх.

И голос. Этот блядский голос, который шепчет ему в самое ухо, заползая под кожу, выворачивая кости. Огнём прожигает, вплавляется в самое мясо, скручивает длинной, бесконечной судорогой. Остаётся в башке, как будто всегда там был: «Гуань».

«ясоскучилсяпотвоемуголосу»…

У него сокращаются мышцы пресса — швыряют Рыжего вперёд, сгибают. Он ловит губами воздух. Резко выдыхает, а снова вдохнуть не выходит, пока живот не прекращает вздрагивать, пока рука не замедляет движения.

Пока мир не совершает пять — шесть, семь, — ебучих сальто вокруг своей оси. Пока не становится больно от бьющих в седьмой позвонок неравномерных струй.

Рыжий открывает глаза и тупо смотрит, как вода тугой воронкой заворачивается вокруг слива.

Хочется выматериться грязно и от души.

Хочется садануть кулаком по стене.

Хочется что-нибудь с треском сломать, разбить, выпотрошить.

Но всё, что делает Рыжий, — протягивает трясущуюся руку и выключает душ.

альфа Гидры

Название звезды: Альфард. Перевод с арабского: сердце Гидры.

В Токио 14:32.

Это на час больше, чем в Ханчжоу. Мобильный гаснет и тут же зажигается снова. Гаснет и зажигается. Рыжий насилует пальцем кнопку блокировки экрана и угрюмо втыкает в цифры.

Он крутит мобильный в руке, а потом снова начинает клацать боковую кнопку, пока от цифр не начинает рябить в глазах. Ещё несколько нажатий — и теперь в Токио 14:33.

— Привет!

Телефон чуть не выпадает из дрогнувших пальцев. Рыжий мысленно ругается — дальше что? Начнёт шарахаться от собственной тени? Станет шизиком, проведёт остаток своих дней в психушке, где его будут кормить жидкой овсянкой и поить подогретой лимонной водой?

Если честно, сначала носа касается запах — медовый, сладкий, летний, — только потом Рыжий поднимает взгляд и видит улыбающиеся подкрашенные губы.

Ван выглядит чудесно.

— Привет, — говорит он.

Она садится на лавку — рядом — осматривает пустую спортивную площадку. Сжимает тощие коленки, чуть выше которых начинается школьная юбка, а ниже — белые чулки. Тут же становится неловко. Как будто она сейчас откроет рот и скажет: «не дрочи на меня больше, идёт?».

Рыжему хочется сплюнуть.

— Ты чего здесь сидишь?

Просто так. Отличное место, чтобы вбить в гугл «время в Токио» и гипнотизировать взглядом экран мобильного. Делать вид, что смотришь на часы. Делать вид, что тебе не хочется, чтобы сейчас была ночь, чтобы с луной и чтобы повыть на неё хорошенько. Делать вид, что ты знаешь, что делать дальше и что хорошо спал на выходных.

А теперь ещё и на работе дали отгул из-за прорванной в зале трубы, так что теперь Рыжий свободен, как ветер. И невольно в голову лезет мысль: Хэ Тянь бы наверняка его куда-нибудь поволок, выдайся у Рыжего свободный денёк. Этот придурок не отлипал бы от него до самого вечера.