Вольно дворняге на звезды выть - [16]

— Узнал когда-то. В учительской.

— Это называется «преследование», чувак.

— Заяви на меня, — снова смеётся он, — чувак.

Рыжий закатывает глаза. Заявить на него, да. Чтобы копы пришли, назвали его «мистер Хэ», спросили, всё ли в порядке, поклонились и ушли.

Он откидывается на спинку рабочего кресла. Бросает ручку на тетрадь с недоделанным домашним заданием.

Спрашивает:

— Чё тебе надо?

Хэ Тянь чем-то шуршит. Возможно, переложил телефон в другую руку или плечом прижал его к уху, потому что занят: книгу держит или… да хрен его знает. Об этом Рыжий думать точно не собирается. Ему пофигу, чем занимаются мажоры в Токио.

— Ничего, — говорит Хэ Тянь. У него там снова что-то передвигается, затем слышен усталый выдох, словно он наконец-то сел после долгого рабочего дня. — Я соскучился по твоему голосу.

Рыжий прекрасно понимает, что это. Провокация, поиск красной кнопки — наощупь, — после нажатия на которую обычно происходит взрыв. Но мурашки всё равно стягивают лопатки, медленно пробираются в горло.

— Ага. Попизди мне ещё, — отвечает он. Сглатывает. Сверлит взглядом свои расставленные колени. Думает: заткнись, уебан. Заткнись, уебан. Заткнись.

— Ладно, тогда… чем занимаешься?

Вопрос настолько за уши притянутый, что Рыжий не выдерживает, психует:

— Слушай, харош! Тебе не западло бабки тратить на этот бред? Или ты отсосал оператору мобильной связи, чтоб тебя с Китаем забесплатно соединили? Я б не удивился.

Хэ Тянь недолго молчит — Рыжий в трубке слышит только своё снова застучавшее сердце. Потом насмешливый голос:

— Нет, оператору не отсасывал.

И вопрос почти срывается с губ: а кому, мол, ты уже член сосал, если не оператору, — но, слава богу, слава тебе, Господи, Рыжий вовремя заставляет себя заткнуться. Наверняка, на это и был расчёт. И щёки медленно подогреваются кровью. Чуть не попался.

— Ты придурок, — говорит Рыжий.

Он поднимается из-за стола. Слышит негромкое фырканье в трубке, подходит к окну и отодвигает плотную штору, чтобы запустить в комнату немного вечернего воздуха.

Бросает взгляд на месяц в небе, думает: сколько в Токио времени? На час больше? Или меньше?

Какая, в жопу, разница.

— Позвони лучше своему дружку, — говорит, — он соскучился по тебе. Вчера сидел и депрессовал, чуть плесенью не покрылся.

— Вместе с тобой?

— Ага, мечтай.

— С Йонгом я и так созваниваюсь, — говорит Хэ Тянь, и сердце почему-то пропускает удар.

Для этого нет никакого адекватного объяснения. Они друзья — конечно, они поддерживают связь. Но Рыжему почему-то кажется, что его только что по-крепкому наебали, наёбывали всю неделю. Со своим попугаем-неразлучником он созванивается, а Рыжий? А что — Рыжий?..

Серьёзно, кто они такие, чтобы созваниваться? Что у них? Дружбой это точно не назовёшь. Хэ Тянь просто нравится его матери. Он просто увязывался за ним в течение полугода, доставал, заёбывал. Клеился.

Нахуя звонить Рыжему?

— Ясно, — говорит он.

Почему-то начинает подташнивать.

— У Йонга давно есть мой номер, которым я пользуюсь в Токио, — добавляет Хэ Тянь. — Это же не первая поездка.

Рыжий молчит.

— И Скайп тоже никто не отменял.

— Да завались ты уже, — раздражённо бросает Рыжий. — Насрать мне.

— У тебя есть Скайп?

— Нет. Я ж в пещере живу.

Хэ Тянь вздыхает, но почему-то кажется, что это не тяжелый вздох. Просто вздох. Так иногда вздыхают, когда после долгой болезни выходят на свежий воздух.

— Скинешь мне логин.

— Я не собираюсь созваниваться с тобой по видеосвязи.

— Почему?

ПОТОМУ ЧТО. Потому что, блядь.

Рыжий садится на свою кровать и сжимает свободной рукой переносицу. Потому что во всём происходящем нет ни хрена нормального. Потому что и Ли, и мама задолбали его вопросом «всё ли в порядке», как будто Рыжему ампутировали ногу, а теперь он учится ходить на протезе. Потому что он никогда не был ни от чего зависимым, а теперь его долбит мысль о том, что Хэ Тянь тупо молчал шесть дней, хотя припёрся к нему домой, чтобы попрощаться. К нему, а не к Йонгу.

Сука. Это так тупо.

Мама в детстве всегда говорила, что если болит зуб, нужно его вырвать и дать место новому, более крепкому зубу. А вырывать зубы медленно — идиотизм. Это ещё больнее, чем терпеть, когда он просто ноет.

— Гуань.

— Я тебе не «Гуань», мажорчик, — глухо огрызается Рыжий.

— Как мне тогда к тебе обращаться?

— Никак, сечёшь? Никак ко мне не обращаться. Не надо мне вообще звонить.

Хэ Тянь, кажется, понимает, что Рыжего снова накрыло. Есть у него такие периоды, когда «накрывает». Не трогай меня, не смотри на меня, не говори со мной. Можешь в рожу мне дать, но молча.

— Ладно, — говорит Хэ Тянь. — Я позвоню тебе в понедельник. Вечером, да? В девять.

Этот пидор помнит, что смена в «Тао-Тао» по понедельникам заканчивается около восьми. Сегодня пятница. Рыжий стискивает зубы. Жмурит глаза. Утыкается лбом в ладонь.

— Ты едешь в Клетку?

— Нет, — цедит Рыжий.

— Хорошо. Значит, в девять.

— А тебе там больше заняться нечем, или чё?

— Дядю пригласили на ужин с партнёрами в «Тапас Плаза». Я иду с ним. После восьми как раз буду свободен.

Рыжий тяжело вздыхает. Говорит:

— Ну, всё? Ты закончил? У меня есть ещё куча дел поважнее тебя.

— Каких, например? — в голос Хэ Тяня, кажется, возвращается улыбка.