Вольно дворняге на звезды выть - [15]

Бросает на Йонга злобный взгляд, проходит мимо. Йонг вяжется следом. Молча протягивает чистое полотенце. Рыжий хмурится, запыханно рычит что-то сквозь зубы, но выдёргивает полотенце из его рук. Вытирает лицо и шею.

— Ты как?

Рыжий молча перекидывает полотенце через плечо, тяжело садится на лавку в тени, успокаивает дыхание, свесив голову. Йонг становится перед ним, сопит. Статуя человека, которому не рады.

Его чёрные адидасы неподвижно застывают перед глазами, и когда смотреть на них больше совсем невмоготу, Рыжий поднимает голову, щурясь на солнце — оно как раз сияет у этого шизика из-за головы.

— Чё тебе надо, а?

— Да я…

— Иди, найди себе другого друга, лады?

— Лады.

И стоит. С места не двигается. Через время начинает притопывать своим адидасом. Осматривается. Вздыхает, сдувает с глаз чёлку. Потягивается, с хрустом разминает спину — три поворота вправо, три влево.

Протягивает:

— Погодка зашибись.

Рыжий закатывает глаза:

— Твою мать…

На нём сегодня футболка с принтом «Сам мудак». Йонг — это ошибка природы, Рыжему такие придурки встречались очень редко, но сегодня он почему-то позволяет ему сесть на лавку около себя и подставлять лицо солнцу.

Йонг воодушевляется этим. С энтузиазмом открывает рот, чтобы выразить очередную гениально-бесполезную мысль, но Рыжий резко поднимает руку:

— Скажешь хотя бы слово — вылетишь отсюда нахуй.

Йонг не обижается. Замирает всего на несколько секунд, переваривает информацию, потом закрывает рот, показывает Рыжему «класс» и откидывается на спинку, прикрывая глаза. Подставляет рожу дневному свету.

Он редкостный дебил, но на долю секунды Рыжий понимает, что, возможно, Йонга иногда вполне реально перетерпеть. Например, когда им обоим херово, а день настолько ясный, что эта нестыковка настроений натуральным прессаком выдавливает мозг из черепной коробки.

На шестой день Рыжий возвращается домой после работы и заглядывает в гостиную: Пейджи вытирает пыль со старенького книжного шкафа, приподнимает и любовно начищает статуэтки, которые стоят здесь, сколько Рыжий помнит этот шкаф.

— Привет.

— Привет, милый, — отвечает она. — Что с твоим телефоном?

Рыжий отмахивается, проходит дальше по коридору.

— Села батарея.

Он на ходу разминает уставшую шею и уже берётся за ручку двери в свою комнату, когда:

— Хэ Тянь до тебя не дозвонился?

Вопрос (лёгкий, почти невесомый, заданный с улыбкой) летит в спину, прошивает лопатки и, кажется, выбивает сердце. А ещё — пол из-под ног.

Он сипло переспрашивает:

— Что?

— Хэ Тянь, — повторяет мать, как будто за шесть ебучих дней он забыл его имя, и диафрагма совершает ещё один кувырок. — Он звонил часа два назад. Сказал, у тебя выключен мобильный.

Сердце заходится, как припадочное. Рыжий сжимает ручку настолько сильно, что почти режется об неё. Нет ни одной объективной причины стрессовать, но Рыжий почти задыхается прямо в этот момент.

Пейджи выглядывает в коридор, говорит:

— Включи телефон, милый. Вдруг что-то важное.

Он сглатывает. Отвечает сжатым горлом:

— Хорошо.

Пейджи кивает и снова исчезает в гостиной. Что-то напевает себе под нос.

А Рыжий… Рыжему кажется, что он сейчас сдохнет.

Ударами сердца почти давишься, когда тебе звонит незнакомый токийский номер, — вот какой вывод можно сделать на шестой вечер отсутствия Хэ Тяня. Не то чтобы Рыжий считал дни. Всё дело в том, что он боец: замечать детали — это его работа.

Он дважды заносит палец над мигающей зелёной кнопкой, потом отдёргивает, сжимает руку в кулак и шумно выдыхает.

Думает: «нахуй».

Но потом снова берёт телефон в руку. И с каждой секундой кажется: вот сейчас он прекратит звонить. Рыжий мечтает, чтобы прекратил. В итоге психует, сжимает зубы и выдавливает в трубку:

— Да.

На линии тишина — никаких помех, будто звонят из соседней комнаты.

— Ты даже по телефону недоволен, — смеётся Хэ Тянь, и от этого смеха внезапно-сильно тянет в лёгких — это действительно он. Рыжий застывает на несколько секунд. Морщится, сжимает в кулак ручку, лежащую на столе, молчит.

— А я уже подумал, что ты номер сменил.

— И чё? Пересрал, да?

Хэ Тянь тоже молчит несколько секунд. Потом всё-таки отвечает:

— Да.

Его голос совсем не изменился (с чего бы ему за неделю меняться?), но почему-то казалось, что должен был. Рыжему до зуда в костях знакома эта интонация, которая каждый раз действует одинаково. Стирает дебильные мысли и жужжащее напряжение. Дурацкое свойство: стоит Хэ Тяню улыбнуться, рассмеяться, посмотреть по-особенному — и всё, Рыжий лежит, скрученный, на полу, со скованными руками, с кляпом в зубах. Делай, что хочешь. Буквально. Хочешь — пизди ногами, хочешь — гладь против шерсти. Иначе ведь Хэ Тянь не умеет.

Чтобы разорвать повисшую тишину, он спрашивает недовольно:

— Где взял мой домашний номер?

— Пейджи передала, что я звонил?

— Нет, блядь, — бесится Рыжий, — я сам догадался. Прикинь.

После выпада становится ещё легче. Удается расслабить сжатый кулак, и ручка, зажатая в пальцах, перестаёт еле слышно хрустеть. Кровь медленно поступает в удушенные капилляры, и подушечки пальцев теплеют.

Хэ Тянь недолго молчит, словно вслушивается в его слова. Голос всё ещё улыбающийся, но какой-то усталый: