Название звезды: Мегрец, Каффа. Перевод с арабского: основание хвоста, начало.
— Ну, доволен?
Рыжий, конечно, не отвечает.
Простреливает лицо Хэ Тяня мрачным взглядом и грубо отпихивает плечом в сторону. Отодвигает собой от проема двери, словно брезгует пачкать руки. Щемит в прихожую, как танк. Хэ Тянь снисходителен — отступает в сторону, поднимает руки, натянуто улыбается углом рта.
Смотрит, как тот молча разувается — не наклоняясь, прикусывая пятку разбитым носком кеда, касаясь кончиками пальцев стены для равновесия, как делает всегда, когда устаёт. Выматывается. Выбивается из сил. Всегда, когда похож на загнанного до мыльного пота добермана. Просто прикосновение к стене, просто иллюзия поддержки. Людям он себя держать не позволяет — только долбаным стенам.
Хэ Тянь смотрит, как Рыжий болезненно скалит сжатые зубы, стаскивает с плеч свою любимую куртку — опять она в асфальтовой пыли на локтях. Опять он будет отстирывать её час или два, или три, опять на его лопатке свежая гематома — ещё не бурая, но уже сочно-воспалённая. Горячая, наверное. Опять он в своей белой бойцовой майке, настолько свободно болтающейся, что видны скаты рёбер в растрёпанных рукавах.
Рыжему больно — он всего-то снял куртку, а желваки на его челюсти сведены почти до судороги. Сколько же часов подряд его пиздили? Два? Три? На лице тоже ушиб, но не такой сильный. Движения скованы, по спине и бокам прилетело явно больше, чем по голове.
Он не оборачивается, скорее замечает взгляд Хэ Тяня боковым зрением (третьим глазом, собачьей чуйкой). Замирает на секунду, как будто к удару готовится, но это только секунда.
Огрызается запоздало; Хэ Тянь смотрит на его мелькнувшие зубы.
— Съеби.
И бросает куртку на вешалку.
И идёт в гостиную.
И рушится на старый диван, как будто кто-то подломил ему ноги. Сдавленно выдыхает, болезненно застывает рожей в подушку.
Хэ Тянь молча рассматривает небольшое кровавое пятно на рукаве сползающей с крючка куртки. Чувствует, как у него дёргается щека. В доме будто становится прохладнее, как будто тумблер переключили, несмотря на лето и на плюс двадцать восемь, и на распахнутые Пейджи окна. Холодно становится всё равно.
Чёрт. Когда-то ведь он представлял себе своё будущее. В нём он был успешен, в нём он носил костюмы, в нём он был немного похож на отца.
Он думает: в жопу такое будущее.
В настоящем он протягивает руку и ловит истрепанную ткань. Вешает обратно на крючок. Задерживает на ней руку. Это чужая кровь или Рыжего? Когда-нибудь эта хрень закончится? Боже, если бы ненависть Хэ Тяня к боям можно было соизмерить, можно было привести к адекватному знаменателю, можно было бы сравнить с… морем, например, всего сраного мира не хватило бы, чтобы вместить это море.
Рыжий не шевелится — как упал, так и лежит.
Хэ Тянь подходит, опирается локтями о спинку дивана, видит, как Рыжий щетинится, напрягается в тот же момент. Он напрягается всегда, когда кто-то подходит слишком близко. Когда Йонг забывается и закидывает руку ему на шею, когда Ли наклоняется слишком близко, чтобы дотянуться до брошенного на стол CD-диска с очередной записью мозговыносящего металла — повадилась же эта здоровая дура слушать свой рычащий мусорник через огромные колонки в студии Хэ Тяня.
Рыжий напрягается каждый раз, когда кто-то рядом. Но — чуть меньше, — когда рядом Хэ Тянь. И это единственная причина, почему он сейчас медленно наклоняется и касается губами выступающей косточки на тёплом плече. Немного выше гематомы. Так, чтобы не сделать больно. Жаль, что, походу, делает.
Рыжий каменеет, и почти можно почувствовать, как заставляет себя проглотить всё то дерьмо, что вот-вот сорвётся с языка. Возможно, в нём просто не осталось на это сил. Поцелуй очень короткий, поэтому, чтобы продлить прикосновение, он касается поцелованного места кончиком носа и медленно выдыхает.
В груди становится почти аномально спокойно. Как будто сердце остановилось.
— Если он ещё раз изобьёт тебя настолько сильно, — глухо говорит он и чувствует, как голос резонирует от кожи Рыжего, — я убью его нахуй.
Рыжий не шевелится.
Вот и ладненько.
Хэ Тянь выпрямляется. Идёт на кухню. Ему спокойно, почти мёртво, почти пусто, когда он включает чайник, опирается руками о столешницу — столешница в тысяче мелких ножевых, — прикрывает глаза и представляет, как медленно сворачивает шею Чжо, этой мелкой пизде, которая в какой-то неправильный момент своей жизни решила, что зарабатывать на организации нелегальных уличных боев — охуеть, какая хорошая идея. Когда-нибудь Хэ Тянь действительно убьёт его. И ему ничего за это не будет. Просто потому, что справедливость, мать её, однажды должна восторжествовать.
Чай готов через несколько минут. Хэ Тянь несёт чашку в гостиную, она обжигает пальцы, пока он ставит её на устойчивый столик у дивана. Рыжий не шевелится, наблюдает за ним одними глазами, как собака из переносной коробки. Вот-вот цапнет.
Он всегда такой, когда возвращается с боёв.
Он не позволяет людям себя держать. Только стенам.
И если бы ненависть Хэ Тяня к боям можно было соизмерить, привести к адекватному знаменателю… если бы…
