О таких говорят вполголоса

…У них всё прекрасно.

Если бы когда-нибудь где-нибудь в США устраивали конкурс самых стрёмных отношений — они взяли бы золото. Зал бы рукоплескал им, даже зона богатеньких дрочеров на мягких диванчиках. Таких взаимоотношений мир ещё не видывал — у Че Гевары с Кубой было не так серьёзно, как у этих двоих. По крайней мере, за все свои семнадцать с половиной лет Рыжий ни разу не испытывал ни к кому такой зубодробительной ненависти, как сейчас к Хэ Тяню.

Он может сказать совершенно точно: это настоящая ненависть.

Так уж вышло — за свой недолгий век Рыжему выпала честь хлебнуть такого говна, что мало бы не показалось даже опытному говнохлёбу. В конце-то концов, злыми не рождаются — ими становятся. А он далеко не добряк.

Он давно знает, что такое настоящая злость — это когда отец замахивается и бьет твою мать по лицу.

Она падает, как кукла, судорожно убирает волосы с лица и — блин, всё, что она делает, — умоляет тебя закрыть дверь. Нельзя, чтобы ты видел это. Ты ещё совсем ребёнок, совсем ещё малыш. Всё ещё может быть хорошо, нужно только постараться.

Тебе четыре и всё, что ты можешь, — это быть послушным. Закрыть сраную дверь и спрятаться под кровать, и зажать уши руками, и злиться, злиться, злиться бесконечно долго, потому что каждая вторая ночь в их доме кажется тебе долбаной бесконечностью в аду.

Школьный психолог на ежегодной семейной встрече говорит, что после продолжительного стресса к детям часто приходит равнодушие.

С тех пор Рыжий не верит психологам: они лгут. И равнодушие не приходит.

Ему десять, когда отца швыряют за решетку; ему одиннадцать, когда мать подаёт на развод; ему тринадцать, когда отец выходит из тюрьмы и в первые же пару часов на воле какой-то псих разбивает о его тупорылую башку бутылку, наносит двенадцать серийных ударов ножом в живот.

В этот день Рыжий узнает, что такое настоящее, лающее, раздирающее грудину, жуткое ликование — и ему становится страшно.

Его замыкает на семье, и он понимает, что это ловушка, когда ему исполняется пятнадцать. Оказывается, можно загнать себя в силки самостоятельно.

Ответственность и забота о матери из здорового фактора становятся идеей фикс, и Рыжий чувствует, что что-то идет не так, когда в шестнадцать лет выворачивает руку незнакомого раздетого мужчины, впечатывая его рожей в старые обои маминой спальни. Мужчина орёт что-то о переломе локтя. Мать орёт: «Отпусти его! Милый, прошу тебя, успокойся!». Но он не отпускает.

Невозможно разжать пальцы, когда перед глазами всё ещё стоит это движущееся в постели тело, обхваченное тонкими руками. И эти звуки. Слишком похожие на те, другие, из самого детства, вбитые в подкорку мозга, мешающиеся с мамиными всхлипами, просьбами остановиться. Закрой глаза — и окажешься там, беспомощной малявкой в своей комнате, прижимающей ледяные вспотевшие ладони к ушам. Но звуки всё равно каким-то образом пробираются в голову. Живут там до сих пор.

Только теперь он не беспомощная малявка.

Мужик орёт: мне больно, блядь! И Рыжий давит сильнее.

Этот урод выметается из их дома через четыре минуты, у него всё ещё расстегнут ремень.

Мать увольняют с работы через двенадцать часов; у Рыжего всё ещё горят костяшки пальцев.

…Хэ Тянь появляется примерно в тот период, когда Рыжий понимает, что ещё немного — и он чокнется. Это неприятно.

Он трамбует сам себя, огрызается на любое живое существо в пределах досягаемости, готов кидаться на каждого, кто подходит к порогу их дома. Это цикл, разорвать который может разве что третье лицо. Кто-то, кто умеет разрывать, а не только терпеть.

Да, Хэ Тянь появляется в нужный момент.

Накануне Рыжий как раз ловит себя на мысли, что не прочь стать полицейским. Ему выдадут форму, он сможет регулярно наказывать ушлёпков типа своего мёртвого папаши, и у него будет табельник. Табельник, который однажды найдут в его руке; а ещё его простреленную башку лет через пятнадцать или двадцать. На диване, в гостиной, перед мигающим телевизором.

Успокойтесь — всего лишь теория. В теории всё возможно.

Но появляется Хэ Тянь, и наконец-то, наконец-то, господи, он может ненавидеть так же оглушительно сильно кого-то, кроме себя. Не орать в подушку от душащей и обидной ярости на свою жизнь; не орать, опускаясь в набранную горячую ванну с головой, давясь пузырями, забивающими рот. Самое лучшее осознание на свете заключается в том, что можно иначе. Можно по-настоящему возненавидеть этого заносчивого придурка, а себя оставить в покое.

Школьный психолог назвал это канцелярской подменой формы — Рыжий согласен, ему плевать, как это назовут.

Ему плевать, ведь он понимает, что это — она. Настоящая, горящая ненависть, которая вцепилась ему в мясо и рвёт, как бешеная псина, каждый раз, когда Хэ Тянь попадается на глаза. Это почти больно. Абсолютно прекрасно.

Прекраснее был только тот день, когда молодой полицейский постучал в дверь их дома и сообщил, что сегодня в шестнадцать часов было обнаружено тело Чина Шаня — у мусорных баков какой-то забегаловки.