Правило номер два — с Хэ Тянем правила не работают.
Иногда голову посещает дурацкая мысль, что если этот придурок когда-нибудь перестанет на него пялиться, на небе, наверное, погаснет солнце, и мир погрузится в вечную ледяную ночь. Иногда — редко, но тем не менее, — Рыжий не выдерживает, уставляется в ответ, хмуро, прямо. Хэ Тянь тогда смеётся, качает головой. Ты, мол, дурачок? Я тебя не трогаю даже, чего злиться.
Вообще-то, Рыжего уже давно не покидает абсурдная надежда на то, что случится чудо, и однажды утром, открыв глаза, он поймёт, что Хэ Тянь исчез. Оказался на другом конце земного шара.
Пуф. Гудини бы оценил.
Конечно, Рыжий не злодей — он не желает Хэ Тяню смерти, он просто хочет вернуться в то время, когда в мире их было двое: он и Пейджи. Когда день начинался с мысли, сколько часов нужно отработать в «Тао-Тао» после школы, чтобы хватило на оплату счетов, а заканчивался приятным гудением мышц после Клетки. Ложась в постель — точнее было бы сказать: обрушиваясь, как подбитый, — он вырубался через несколько секунд, иногда даже не успевал накрыть плечи одеялом. И его всё устраивало. Он напоминал себе гаджет — главное вовремя подзаряжать. Довольно простая схема.
Теперь он (даже если смертельно устаёт) опускает голову на подушку, с готовностью закрывает глаза и лежит так, пока в башке не начинает гудеть. Слышно, как негромко стучит ложка по чашке, когда Пейджи перемешивает сахар в чае. Слышно бубнежку телевизора, выкрученного на минимум. Слышно стук таблеток о пузырёк, которые Пейджи выпивает перед сном.
Он сжимает зубы и переворачивается на другой бок. Подпихивает подушку кулаком, закрывает глаза так, что лоб прорезают морщины.
Хэ Тянь говорит, что у него морщины появятся уже лет в двадцать. Придурок. Как будто нормальных пацанов это парит. Как вообще можно быть настолько убогим? Господи, если бы полгода назад Рыжему кто-то сказал, что за ним начнёт увязываться такой придурок, он бы только поржал. Если бы кто-то сказал, что на него будет залипать вот такой вот мажорчик, как какой-нибудь педик…
Рыжий снова стискивает зубы.
Педик.
В затылке начинает слабо жужжать. Он открывает глаза и смотрит в стену. Перед собой.
Рыжий позволяет себе вспоминать о том, как… бля, да, он поцеловал Хэ Тяня. И вспоминает об этом очень, очень редко. Практически никогда. В его сознании этого почти не существует — он отсёк доступ к этому отрезку памяти. Как отрезал. Воспоминание выплывает только в полной тишине и полной темноте. Оно вылезает на поверхность больно, как будто кто-то тянет из Рыжего жилы.
Каким жадным был Хэ Тянь, какими жадными были его прикосновения и как одержимо его ломало от того лишь, что Рыжий со злости смял ртом его губы. Каждый раз эти образы вызывают прохладную испарину между лопаток. Обычно Хэ Тянь не такой. Обычно он спокойный и размеренный, усмехающийся и надменный, как сраный павлин. Тогда ему впервые капитально свинтило гайки. Было… дико. Грязно и дико.
Рыжий понимает, что стиснул угол подушки в кулак, поэтому разжимает прохладные пальцы, переворачивается на спину, трёт лицо руками. Шумно выдыхает.
Думает: я не педик.
Мысль жалкая. Он снова повторяет: я не педик, и сжимает пальцами свои волосы. С силой лягает пяткой матрас. Сука Хэ Тянь. Сучара Хэ Тянь.
У него холодные руки, несмотря на то, что в комнате душно, и он понимает: ему страшно. Он в долбаном ужасе. И ненавидит бессонницу всей душой.
— Ты почему не спишь? — удивляется Пейджи, когда взлохмаченный Рыжий заходит на кухню и щёлкает кнопкой электрочайника.
— Я… просто не спится, — говорит он, уперевшись руками в стол и уставившись в кухонное окно. Из-за осеннего дождя подсвеченные окна соседских домов расплываются бесформенными пятнами.
Пейджи подозрительно долго молчит, поэтому Рыжий оглядывается через плечо. Оказывается, она легко улыбается, о чём-то задумавшись.
— Что?
— Я в твоём возрасте тоже часто страдала от бессонницы. Был в школе один парень, который занимал все мои мысли.
Сердце подскакивает так, что почти пробивает черепную коробку. Рыжий каменеет, оборачивается сильнее. С интонацией, непонятной даже ему самому, говорит:
— Мама.
И больше не может выдавить ни слова. В самом деле, не скажет же он ей: думай, что ты несёшь. Замолчи. Не смей продолжать. При чём здесь это.
Но Пейджи продолжает сама:
— Если захочешь мне что-нибудь рассказать…
Господи, блядь. Что происходит. Какого хрена.
Рыжий чувствует, как к горлу подкатывает паника, стыд, тошнота. Это стрёмная, реально стрёмная реакция. Он в ступоре, у него вылетает сердце.
— Если есть какая-то девушка, милый, я буду очень рада с ней познакомиться. Правда.
Какая-то девушка. Девушка.
Он закрывает глаза. Выдыхает. Вздрагивает, когда щёлкает закипевший чайник. Мать твою. Хрипло говорит:
— Нет.
Сглатывает, прочищает горло.
— Нет никакой девушки.
— Я просто хочу, чтобы ты был счастлив, — совсем тихо говорит Пейджи. — Ты заслужил этого, как никто другой. Хорошо?
Рыжий смотрит на пар, поднимающийся из пластмассового носика чайника. Смотрит, как от него запотевает окно. Судорожно кивает, когда понимает, что молчит слишком долго. Выдавливает: