Ранним летним утром на берег реки Алдан из тайги вышли двое мужчин. Они выглядели усталыми и измученными. Искусанные комарами и мелким гнусом лица опухли и обросли многодневной щетиной.
— Докандыбали, однако, — сказал один из них, черноволосый мужчина лет тридцати. Он был на полголовы выше своего спутника и выглядел покрепче.
Голос его прозвучал вяло и равнодушно, будто мужчина сожалел о том, что они вышли к реке. Сбросив с плеч тощий вещмешок, черноволосый распластался на земле. Второй последовал его примеру.
— Честно говоря, я уж и не наделся выбраться из тайги, — проговорил он, глядя в голубую синеву неба широко открытыми глазами. — Думал, кирдык нам обоим — пойдём волкам на съедение. А ты, Сано, оказался молодцом — хорошо в тайге ориентируешься.
— Рано радоваться, Гриша, — обронил черноволосый. — Из тайги-то мы с тобой выбрались, это факт. Но, чует моё сердце, от хвоста избавиться нам, однако, не удалось — блатные где-то рядом. Клешня — бандит ушлый, не станет отсиживаться на прииске. Грабеж, убийство… надо быть полным идиотом, чтобы дожидаться милиции. Урка с братвой идёт следом за нами, и это однозначно.
Поразмыслив немного, он продолжил:
— Пёхом до Усть-Маи нам ещё топать и топать; блатные по реке могут догнать запросто. Вода на этом участке бежит быстрее пешехода, а на перекатах — тем более.
— Не волнуйся, Кацап, теперь мы точно дочапаем, — твёрдо заверил Григорий. — Нам удалось оторваться от грабителей, и это главное. И в тайге мы не заплутали. Если пялиться в четыре глаза — лодку Клешни можно увидеть издалека. Значит, будет достаточно времени, чтобы снова скрыться в тайге. Доберёмся до Усть-Маи, не сомневайся. С голодухи не подохнем — поблизости должны стоять оленеводы. Якуты — народ гостеприимный, покормят олениной и в дорогу ещё дадут. Да и рыба в Алдане водится, в конце концов.
Александр Кацапов промолчал, потом тяжело поднялся, направился к реке. Вода была кристально чистой. Он зачерпнул целую пригоршню, плеснул себе в лицо, умылся. Потом из пригоршни напился маленькими глотками. Вода была холодной, освежающей. Возвратившись назад, склонился над вещмешком, развязал шнурок, достал задымлённый котелок и небольшой топорик. Вытащив из ножен большой охотничий нож, сказал:
— Пойду нарежу виц, морду излажу. К обеду рыбки наловим, ухи похлебаем, а то неделю жили на подножьем корме, как звери. Брюхо усохло так, что кишки к хребтине прилипли.
— Рыба-то, дура, что ли, в пустую морду лезть? — усомнился Григорий в затее Кацапова. — Для неё приманка требуется. А у нас ни хлеба, ни каши.
— Будет ей и приманка, — с уверенностью проговорил Александр. — Ты лучше костерок разведи, да чаёк сваргань. Для заварки зверобоя нарви. Кишки для начала травяным отваром размочим.
Григорий медленно оторвал от земли своё обессилевшее тело, с трудом поставил себя на ноги. Постояв несколько секунд на месте, будто проверяя ноги на прочность, пошатываясь, направился на поиски сухого валежника.
Противоположный берег Алдана ещё купался в молочном тумане. Гряда чёрных неумытых скал вздымалась высоко вверх и явственно выпирала из этого тумана, скалясь острыми вершинами.
Алдан чем-то напомнил ему родную реку Чусовую.
Кацапов шёл по берегу в поисках заливчика. Ему нужна была тихая заводь с речной травой, куда можно было бы установить морду — плетёную снасть для ловли рыбы в виде конуса с небольшим отверстием в днище, — не опасаясь, что её снесёт бурным течением. Такое место он вскоре отыскал. Это был небольшой, но глубокий уступ в береговой полосе. Поверхность воды казалась недвижимой, на дне хранилась завораживающая тайна. Он постоял некоторое время, вглядываясь в тёмную водяную бездну, надеясь увидеть там сверкнувшее серебро рыбьей чешуи.
«Вот здесь и поставлю» — решил Александр. Не обнаружив присутствия рыбьей стаи, он почему-то был уверен, что сорога, окунь или даже язь в этом отстойнике всё-таки есть.
Пока Кацапов плёл морду, Григорий по его распоряжению занимался поиском приманки. Заострённой под лопату палкой, он разрывал кротовые норы. Ему удалось добыть несколько кротов и наловить с десяток лягушек.
Через пару часов плетёная ловушка из ивовых прутьев была готова. Кацапов порубил кротов и лягушек на мелкие куски и поместил приманку в конусообразное нутро снасти. Вдвоём они отнесли морду к облюбованной заводи и, закрепив её на длинной ветке черёмухи, осторожно опустили на дно омута. Потом вернулись к костру, стали ждать улова.
— Гриш, а что ты будешь делать, когда домой вернёшься? — спросил Кацапов, вглядываясь в извивающиеся языки пламени.
— Во-первых, вначале надо по-умному сбыть золотишко, — после некоторого размышления ответил Григорий. — Чтобы не объегорили какие-нибудь проходимцы. Потом уж буду думать, как распорядиться деньгами и чем заняться.
— И всё-таки?
Григорий на миг задумался, словно взвешивая в уме, стоит ли предавать огласке давнишнее желание, и сказал:
— Мечта у меня есть, Сано, — голос его прозвучал как-то необычно тепло и трогательно. — Избу хочу поставить на берегу Байкала, добротную. А потом привести туда красивую жену. Хохлушку с длинной косой. Я видел такую деваху в Улан-Удэ! Чернобровая, грудастая, кровь с молоком! А как она пела, Сано! У-у! Голос звонкий, искристый. За душу берёт и кровь закипает от страсти!
