Он цепляет кончиком пальца распятие Джея.
Висящее прямо над грудной клеткой Нейтана, касающееся скрещенными ногами Иисуса его ключиц, в полутёмной комнате и мятой постели оно теряет весь свой библейский смысл.
Нейт прогоняет крестик по цепочке. Джей смотрит на него сверху, упирается локтями в подушку, облизывает губы. Следит, как капля пота падает с его собственного лба и скользит по скуле брата. Вниз, вниз, под мочку уха и ниже, пока не впитывается в наволочку.
Нейтану давно не страшно, а в глазах Джея что-то сильное, болезненное и напоминающее полный ужас от происходящего.
Он слегка накручивает на палец цепочку и тянет её вниз.
Джей послушно опускается. Его губы горячие и сухие.
Ужас отступает, но это ненадолго. Эффект сраного плацебо — оно действует, пока ты в это веришь. А потом… Всё начнётся заново, обязательно начнётся заново, и так — пока не закончатся силы.
Распятие ложится между ключиц Нейтана. Оно не жжёт и не холодит. Иисус спокоен — он любит их, пока они любят друг друга.
* * *
Когда Райан нажирается, он начинает говорить о тюрьме и о Лизе. Казалось бы, кому это надо? Точно не Джею, но под задницей тугие маты, а в спину давят прутья клетки, здесь прёт алкоголем до рези в глазах, и здесь Райан, вмазанный до состояния, когда даже поссать самостоятельно не получится.
Его невнятный пиздёж замыкается по кругу — Лиза, тюрьма, говёная жрачка, одиночная камера, тюрьма, Лиза, говёная жрачка…
Каждый ёбаный раз. И это хорошо. Он за этим здесь — чтобы забыть свой секрет, погрести его под пиздастраданиями Райана. Свою огромную, блядь, тайну, такую тяжёлую, что нести её тяжелее с каждым днём. Насрать. Не думай об этом.
Когда он с двух рук выставляет на стол две бутылки ядрёной текилы, ему кажется, что Толстяк вообще никогда в жизни не пил. Кит смотрит на текилу, как школьник, случайно попавший в стрипклуб, — на мясистые сиськи шлюх.
— Кит не пьёт, — говорит Райан и достаёт шоты, а Кит поднимает правую руку:
— Кит — это я.
— Привет, — отвечает Джей. Они знакомятся в третий или четвёртый раз. Кит улыбается и не сводит глаз с бутылок.
— У нас новый диван в гостиной, — как-то не в тему говорит он, — Райан купил его, когда я ещё не вышел из тюрьмы за то, что убил Майкла, потому что Майкл хотел навредить ему.
Райан кладёт лимоны на стол и говорит:
— Кит.
— Это правда, он вредил мне и хотел навредить тебе. Он постоянно вредил кому-то, пока я его не убил. — Кит переводит серьёзный взгляд на Джея. — Диван стоит в гостиной, перед телевизором. Я сделал хорошее дело.
— Я-ясно, — тянет Джей.
И срывает пломбу с бутылки.
Ему действительно ясно: у парня в голове Диснейленд и психиатрическая лечебница одновременно, хорошим это дело никогда не заканчивается. Но Джею нравится Кит. Однажды он даже согласится подстричь его, сделать стильную стрижку под ноль, но не сегодня. Сегодня они нажираются, как твари, Кит вырубается на кухне, а Райан хватает Джея в шейно-локтевой захват и волочит в свою распиздатую то ли спизженную, то ли позаимствованную тачку — никто так и не понял.
— Хочешь меня на заднем сидении, мамасита? — пыхтит Джей, заряжая ему под рёбра локтем. — У тебя гондоны-то с собой? Или я буду грязно выебан большим парнем?
Райан всегда бесится от этих гомосятских шуточек, но не подъёбывать его невозможно — не тогда, когда они с Толстяком уже третий месяц живут вместе и готовят друг другу блинчики с сиропом каждое утро.
Их дом. Их шутки. Терпимость Райана. Их ёбаный новый диван. Семейные пары годами не достигают той гармонии, в которой живут эти двое. Джей не завидует им.
У него в руке наполовину пустая бутылка и он ни капли не завидует им. У него своя семья, и… блядь, не думай об этом.
— Только если ты подмылась, — хрипит Райан и выпускает шею Джея, чтобы, пошатываясь, открыть переднюю пассажирскую старого миата, чуть не переебнувшись о собственную ногу. — Пр-рошу, киса.
Крышу они не опускают.
Джей может поклясться — это чудо, что они целыми добираются до зала, потому что Райан за рулём ржёт и орёт в открытое окно какой-то бухой бред, высовывает левую руку, тычет средний палец проезжающим навстречу тачкам. Достаёт бутылку с остатками текилы и выливает их себе в рот. Он сейчас — тот Райан, которого швырнули за решётку четыре года назад. Тот Райан, которому нужно ссать в пластмассовую баночку каждую неделю, чтобы снова заработать какой-никакой статус. Как это хуёво, думает Джей, когда твоё положение зависит от твоих анализов мочи. Но я всё равно люблю его.
Он помнит только ветер в ебало и как сидит жопой на дверце, высунувшись в окно по пояс. Как запрокидывает голову и голосит гимн США, путает слова, заменяет на левые, чувствуя пальцы Райана, вцепившиеся в его икру — чтоб не выпал, — это всё что он помнит из всей дороги в зал. А ещё он думает: я так сильно люблю всё это, так охуенно сильно обожаю, что сдохнуть можно. И как же отлично, когда нет больше ничего в голове кроме этого слепого обожания. Блаженная пустота и всеобъемлющая любовь.
Перед залом они тормозят, Джей крепко берёт его за коротко стриженый затылок, пьяно ржёт и прижимается лбом к потному лбу Райана.
