Водителям горных троллейбусов - [11]

— Скорее! Скорее!

— Пап, что случилось? — хотя вопрос лишен смысла, потому что здесь с ним не случилось ничего — лежит, как обычно, прикрытый одеялом и задвинутый креслом, чтоб не упал. Случилось там.

— Бежим, бежим! — хрипло кричит он,  в потолок невидящими глазами, — скорее, скорее, а то не успеем! Помогите мне, что-то ноги сегодня не идут! Машину! Берем машину!

— Тсс! Берем! — успокаиваю я, но какая тут машина поможет, разве машина времени. Сны слепого человека выпуклы, мучительны и повернуты в прошлое, во все промелькнувшие почти девяносто, но прошедшие не бесследно, а учтенные и зафиксированные кем-то и теперь рассортированные по ячейкам, как видеокассеты.

— Что значит «тсс!»?  вы все! ! — возмущается он и начинает барабанить снова. Перехватываю его руку, но она, обычно вялая и безвольная, теперь непреклонней железной руки робота.

— Машина где? — гневно клокочет в горле.

— Здесь, уже здесь. Садись, — продолжаю игру, хлопая дверцей шкафа, слегка покачивая кровать и мигая настольной лампой. — Ты успеешь. Удачи.

— Но вы же должны ехать со мной! Хотя, вы, собственно, кто такая? — недоумение непритворно, острые колени дрожат, веко дергается в нервном тике. — Или я не узнаю… Зина, это ты?!

— Нет, это я, — шепчу, — все хорошо, папа, все хорошодем, едем…

Он вцепляется в мое запястье артритными пальцами и втягивает меня в свою тьму.

Но тьма вдруг замещается светом — спелым июльским светом, цветочными брызгами, зеленым покоем. Маленький хутор — всего одна семья — отгорожен от мира зубчатым ельником, малинниками и оврагами. Босой мальчик, подпрыгивая от беспричинной радости, сбегает с косогора к реке, где на грубо сколоченных мостках полощет белье старшая сестра — милая, круглощекая — была бы завидной невестой, если бы не припадки вроде эпилепсии, но кто определит — врача нет ни на хуторе, ни в деревне за лесом. Девушка наклоняется над рекой — , осока, ленты водорослей,  рябь — кто-то смотрит, зовет из глубины, голова кружится, судорогой сводит тело, и она падает в темную воду.

— Зинка! — в ужасе кричит мальчик.

Он не умеет плавать, но прыгает.

Зеленая муть, водоросли, волосы, тяжелое тело.

Захлебываясь, барахтается, тянет, пытаясь нащупать дно.

Почти вытащил — голова ее уже на песке, ноги в воде. Дальше не может. Задыхаясь, падает рядом.

По крутой тропинке к ним бежит отец.

Через тринадцать лет Зина погибнет в блокадном Ленинграде.

Вместе с отцом — моим дедом.

Вместе с двухлетней дочкой — испуганные глаза, венский стул, кружевной воротничок, глянцевые башмачки на пожелтевшем фото.

Особенности московского сервиса

Киргизские мотивы сгущаются.

Договорилась о сиделке с владельцем патронажной фирмы. Дядечка по телефону клялся и божился: патронажная служба относится к «Московскому комитету социальной помощи»… … мы не наживаемся на клиентах… все кадры суперквалифицированные, с медицинским образованием и опытом работы… опрашивал подробно, как в гестапо — возраст больного, вес, анамнез. А я и рада! Раз интересуется — значит, подберет то, что нужно.

— Обязательно русскую? — спрашивает. — А то некоторые только на русских согласны.

— Мне все равно, лишь бы справлялась. А возраст? — спрашиваю с опаской. — Вдруг хрупкую барышню пришлете!

— Ни-ни! Мы же понимаем! У нас от 35 до 50. Проверенные!

Утром звонок в дверь — киргизское дитя лет семнадцати, в джинсах со , такое и в золотых зубах с одного боку. Увидело старичка и испугалось до смерти.

— Ой, — говорит, — он что, лежит? Я с таким не умею.

— И  менять не умеете?

— Не пробовала! — бледнеет дитя.

— А кашу манную можете сварить?

— Ой, я, пожалуй, пойду! — пугается суперквалифицированный кадр.

— Куда это вы пойдете? — негодую я. — Мне в школу пора! Меня дети ждут! Сегодня подежурите, а там видно будет!

Вперед, ! Кашу успела сварить, из ложки покормить, постель поменять, переодеть, даже на урок не опоздала. Правда, весь день занятия вела на нерве — как там, что там? Вечером прихожу — сидит нахохленная птичка на , но выглядит . Все хорошо, говорит, мне нравится, я остаюсь у вас работать. Вот только по-русски плохо понимает, а уж папины речи ей тем более непонятны — он сегодня все больше бредит про атомную физику. Никак не может найти у себя на коленке конец цепной реакции и громко возмущается. С газовой плитой девочка справилась, а к подходить боится. Посуду, правда, вымыла.

— Как-то у вас заняться в квартире нечем! — застенчиво говорит. — Телевизор нет. Книжки одни. Зачем так много?

Чудо чудное приехало из Джелалабада. Зовут . Все честно — в самом  . Но успела поработать только в наркологическом отделении. Алкоголикам уколы делала. У них там зарплата — полторы тысячи. Все молодые, говорит, в Россию уезжают. В Москве только месяц. Попробовала трудиться в «» — не смогла, от людей голова болит. Милая вообще-то. Застенчивая. Дикая, как . На метро ездить боится — родственник на машине привез. Вечером обещал забрать, но застрял в пробке. Сидит, бедная, на кухне, вцепившись в мобильник, есть стесняется, только чаю выпила.