Геральт смотрит на него в ответ и подается вперед, опирается локтями о колени. Между ними стол и, под этим открытым вниманием фон Эверека, злость куда-то девается. Словно деформируется в глупую и странную пустоту.
— Это просто было ни к чему, — устало говорит он.
Усталость сложно объяснить тем, кому ещё не перевалило за сто.
— Я так и понял, — отвечает Ольгерд, отводя глаза.
В грязной комнате корчмы он выглядит ещё более неуместно, чем в стенах своего заброшенного дома. Абсолютный диссонанс. С этими его закатанными рукавами белой рубашки и плавными жестами, рассчитанными на то, чтобы их увидели, фон Эвереку самое место в огромной и светлой зале с высокими окнами и тяжелым бархатом штор. В дворянском балагане Туссента, но никак не в Темерии.
— В юности, — говорит Ольгерд, запрокидывая голову и глядя на неровный потолок, — у меня был старый отцовский том, назывался «Добрая книга». Может быть, ты слышал о таком.
Геральт смотрит на него и вспоминает, как на точно так же запрокинутое лицо падал лунный свет.
— Там была одна любопытная глава, где говорилось, что, спасая жизнь любого живого существа, ты будто… становишься для него…
Ольгерд не договаривает — замолкает.
Он постукивает кончиками пальцев по губам.
Он прикрывает глаза и почему-то тихо смеётся, демонстрирует две выемки на щеках и морщины в углах синих глаз. Это первая открытая улыбка, которую Геральт видит на этом лице, и у него перехватывает дыхание.
Будто где-то рядом засмеялась Трисс.
— Ты вернул мне сердце, — произносит вдруг Ольгерд сквозь смех, разводя руками. Кольцо в ухе на секунду ловит отблеск огня и загорается настоящим золотом. — А я ведь не просил тебя об этом, я просто не хотел умирать, а не…
Повисает тишина. В окно ударяет ветка сухого клёна. Снова поднимается ветер, вдалеке гулко гремят первые раскаты грома — вот-вот по стеклу начнёт колотить ледяной водой.
Зараза. Очень в духе Темерии.
Ольгерд тоже слышит — отводит глаза, медленно выдыхает. Хлопает себя по коленям и поднимается на ноги. Всем своим видом — прощается.
— Что же. Нужно добраться до моей берлоги, пока не начался ураган, — говорит, поправляя пояс кунтуша.
Геральт болезненно морщится, резко поднимается следом.
Он и сам понять не успевает.
У самой двери просто ловит его за локоть здоровой рукой, как поймал бы любого другого человека, который собирается уйти посреди незаконченного разговора. Ольгерд удивлённо поднимает брови и оборачивается через плечо.
Вопрос летит ему прямо в лоб:
— Без него было лучше?
Синие глаза смотрят слишком внимательно, но Геральт не отводит взгляд.
Он чувствует пальцами мягкую ткань, запах которой уже не шибает по мозгам с такой силой. Он будто впитался в подкорку, стал частью чего-то, к чему очень легко привязаться.
— Я привык без него, — вдумчиво подбирает слова фон Эверек после паузы. — Свиньи не замечают грязи, потому что живут, изгваздавшись в ней от носа до самого хвоста. С людьми точно так же. Рано или поздно они ко всему привыкают.
Геральт не находит, что сказать. Он просто кивает и выпускает рукав Ольгерда, а затем напряжённо застывает, потому что горячая рука вдруг ловит его ладонь.
— Что…
Ольгерд прикладывает её к тому месту, где ворот белой рубашки открывает глубокие неровные шрамы. Такие же горячие, как пальцы, как гладкая кожа под ними.
Бах. Словно печать поставил прямо в центре груди.
От прикосновения кровь шибает в голову. Это почти пугает. В мозгах набатом бьёт, почему-то голосом Ламберта: «Нихуя себе, дружище. Вот, за что я люблю верхние комнаты любой корчмы».
Геральт резко поднимает взгляд, хочет отшатнуться — чёрт, это нормальное желание в такой ситуации, — но Ольгерд удерживает его руку. Несильно. Совсем слабо — скорее, просит прикоснуться, а кожа горит, будто прижал ладонь к ядовитому плющу.
Ольгерд смотрит на него и прислоняется спиной к закрытой двери. От этого медленного движения слегка шевелятся волосы на затылке и отнимается кончик языка. Он не делает ничего, просто дышит — Геральт чувствует эти мехи: вдох и выдох, снова и снова. Чувствует, как в центр ладони бьётся живое и горячее. Глухие удары сердца, словно молотом, только изнутри. Прямо туда, где Трисс когда-то находила его линию жизни.
— А самое смешное, — тихо говорит Ольгерд севшим голосом, — что я даже не помню, как оно билось раньше.
…- Тебе никогда не было интересно, что будет через пять… или десять лет?
— Я знаю, что будет через десять лет, милый.
Трисс гладит его по виску, глядя задумчиво и нежно. Она читала книгу, сидя в полюбившимся ей кресле, когда Геральт появился в «Шалфее и розмарине». Вытерпел пару нежных подъёбок от Лютика и поднялся к Трисс. Положил подбородок ей на колени. Прикрыл глаза, сидя рядом, как верный пёс. Он всегда делал так, когда терял из рук ниточку, ведущую его вперёд. Когда путаницы становилось слишком много.
Садился у ног Трисс и давал себе отдохнуть.
— И что же?
— Ты по-прежнему будешь гулять сам по себе, гонять накеров по норам и искать славной смерти, — она пропускает между пальцами пару выбившихся из хвоста прядей, заводит их за ухо. — Будешь защищать друзей и охотиться на чудовищ. То, что ты делаешь всю свою жизнь. Десять лет — это не так много, Геральт.
